Время спать
Шрифт:
— Будет прекрасно, если ты мне сразу ее отдашь, — слышу я голос Бена, стоящего прямо за мной. — Мне сейчас надо в редакцию на совещание, а потом я смогу ее отредактировать.
Гляжу в левое боковое зеркало и… нет, не улыбаюсь, но на моем лице появляется выражение внутреннего удовлетворения. Через дорогу стоит машина Бена, красный «фольксваген-поло».
— Ты прямо сейчас туда собрался? — удивляюсь я, будто в первый раз слышу.
Кажется, именно о собрании именно в половину восьмого сказал секретарь, когда я позвонил в редакцию и спросил Бена.
— Да. Дел очень много.
— Вот она, —
— Успеешь чашку чая выпить? — кричит из дома Элис.
Гляжу на Бена: он стоит, вытянув руки, на лице играет насмешливая, но добрая улыбка — он заметил, как я отправил кусочек шоколадки в рот. Рыжеватый отблеск раннего летнего вечера будто согревает его, как костер, небо уже тусклое — похожее ощущение возникает, когда сотни птиц сбиваются в стаи в поисках насекомых, — и в сумерках букв уже не разобрать, а уличные фонари еще только ждут своего часа. Я наконец выпрямляюсь и отдаю статью; а затем машинально целую его в щеку, хотя сам ненавижу, когда он так делает; кожа у него грубая, покрытая колючей щетиной.
— Спасибо.
Благодарит Бен скорее за статью, чем за поцелуй — он слегка шокирован и не понимает, как истолковать мой поступок. Если бы он только удосужился открыть НовыйЗавет…
— Ну? — еще шире открывает дверь Элис.
— Думаю, минут пять у меня есть, — говорю я и направляюсь к дому, достаточно медленно, чтобы услышать, как Бен переходит дорогу, открывает дверь машины, затем закрывает ее и уезжает.
У них на кухне так сильно пахнет приправами, что можно упасть в обморок. Базилик, тимьян, орегано, шалфей, петрушка и сладкий майоран соревнуются в этом буйстве запахов, заняв десятки стратегически важных полок, и это — не принимая во внимание специи. Здесь все до последнего ящичка деревянное, и дерево словно пропитывается ароматами, чтобы потом тоже источать запах, только с добавлением древесного оттенка, будто здесь и так лесом не пахнет. Интересно, заметила ли она, что я нервничаю.
— Похоже, всем очень нравится твоя колонка, — говорит она, прижимая ложкой чайный пакетик в стенке чашки.
Мне кажется, люди так разминаются, прежде чем вступить со мной в разговор.
— Правда? — закидываю я удочку.
— Ага, — отвечает она, добавляя в чай молока и направляясь к столу, за которым сижу я, рассеянно листая «Гардиан гайд». — Бен говорит, что каждую неделю приходит масса писем.
— Меня же в них не только хвалят, — отвечаю я.
При этом пытаюсь изобразить застенчивую улыбку. Тяжело. Мое общение с Элис — это всегда несколько рефлексивный процесс, но сейчас я слежу за каждым своим жестом.
— А ты? О чем пишешь?
— Я? — чуть краснеет она. — Уже несколько недель ничего не пишу.
— Правда?
— Где-то с апреля.
Непохоже, чтобы Элис хотелось раскрывать мне причины. Вот насколько мало она мне доверяет! Она садится рядом и наливает себе стакан апельсинового сока. Я кожей ощущаю ее близость, а еще не забываю, что мы в доме одни. Но Элис вдруг говорит:
— Гэйб…
Сижу затаив дыхание — это же ясобирался
— Да?
Говорю это после короткого молчания, успев удивиться: неужели она уже знает?
— Жаль, что с Диной все так вышло.
— А… — выдыхаю я. — Да, действительно жаль.
— По-моему… кажется, мы с Беном сделали не все, что было в наших силах, чтобы ей помочь.
— Ну…
— Не сделали мы ничего. Очень глупо. У нас было такое странное ощущение… не знаю почему, просто мы тоже в чем-то сумасшедшие, параноики… Когда она жила здесь, мы, возможно, давили на нее. Не знаю, может, отчасти поэтому Дина вернулась в Америку…
— То есть вы не говорили об отъезде?
— По сути дела, нет, — вздыхает она. — На самом деле я действительно расстроилась. Возможно, она тебе рассказывала про наши вечные сестринские проблемы. Пожалуй, когда она вернулась, все стало только хуже. Мы действовали друг другу на нервы. Но потом мне показалось, что мы понемногу с этим справляемся — ну, когда она переехала и нам обеим стало легче дышаться, к тому же мы с Беном нормально отнеслись к вашему роману…
Она умолкает, поднося стакан обеими руками к губам.
— Но потом, — продолжает она, опуская стакан, — когда Дина сказала, что собирается обратно в Америку, между нами словно стена выросла. Она вообще не хотела ничего объяснять. Я говорила, что действительно хочу, чтобы она осталась, но, — пожимает Элис плечами, — это не помогло.
Ее идеальное в своей завершенности лицо, обрамленное черными кудряшками, принимает вопросительное выражение. Она хочет, чтобы я объяснил. Она выглядит уставшей, но, возможно, лишь потому, что она не накрашена (даже Элис пользуется косметикой, хотя я не совсем понимаю, что конкретно она пытается приукрасить). А усталый вид я не воспринимаю как недостаток — это скорее состояние бытия.
— Не хочешь об этом говорить? — спрашивает она.
Я чувствую, как память о любви к Дине ночной бабочкой бьется против ослепительного света красоты Элис.
— Да. То есть нет. То есть я не знаю, что сказать. У нас ничего не получилось. Думаю, тебе не стоит винить себя.
Она откидывается на спинку стула и кладет руку на затылок. У меня нет слов, чтобы описать это зрелище — оно неописуемо.
— Я знаю: ты думаешь, что мы с Беном никогда не ссоримся, — вдруг говорит Элис, пытливо глядя на меня своими соблазнительными глазами. — Но все же случается. Не так давно мы довольно сильно поссорились.
Элис, похоже, полагает, что мы на своеобразной конференции по обмену личным, и если она расскажет мне чуть больше, чем обычно, то я объясню, почему уехала Дина. А может, она просто хочет поговорить. Я сгораю от желания попасть в тот рай, что скрывает под собой мохеровая кофта.
— У меня было ощущение, что у вас что-то не… так, как обычно, — киваю я.
Элис выглядит удивленной, словно она не ожидала, что на их с Беном лицах все, оказывается, было написано, — но она, правда, не знает, насколько мелким почерком; возможно, Элис еще немного расстроилась оттого, что ее секрет упал в цене. Она наклоняется вперед, ставит локти на стол, а потом прячет обе руки в волосах — принимает позу из серии «а теперь давай поговорим серьезно».