Время таяния снегов
Шрифт:
На следующий день о смекалке Ринтына говорил весь Улак. В дом дяди Кмоля приходили люди и разглядывали подолгу “лампу Ринтына”, как теперь ее называли.
Через несколько дней усовершенствованная Максимом Григорьевичем “лампа Ринтына” уже горела в учительском доме и обогревала комнаты преподавателей.
Максим Григорьевич назвал Ринтына “чукотским. Кулибиным”. Имя известного русского механика-самоучки не было знакомо жителям Улака – они называли его по-своему, прибавляя к имени Ринтына чукотское слово “пылвынтаак” – “железный жирник”.
Однако изобретение Ринтына не оберегло новый дом дяди Кмоля от жестокой чукотской пурги. Во время одной из бурь ветром содрало с крыши моржовую кожу и навалило полный потолок снега. Потом подул стремительный южный ветер, мокрый снег проник сквозь щели в межстеновое пространство. Засыпка вдруг стала оседать, и под потолком образовались такие щели, что даже в небольшую метель в комнату проникал снег. Дядя Кмоль изо всех сил боролся против ополчившихся на него сил природы, но все же ему пришлось сдаться: от постоянных сквозняков Етылъын жестоко простудился и слег. Скрепя сердце дяде Кмолю пришлось натянуть меховой полог в комнате.
– Ничего,– успокаивал он себя.– Летом как следует отремонтирую дом.
Вернувшись домой из школы, Ринтын застал гостя. Это был Кожемякин – “моржовый начальник”. Ринтын поздоровался и собрался было сесть подальше, но дядя Кмоль пригласил его к чайному столу:
– Садись, Ринтын. Послушай, что мне предлагает моржовый начальник.
– Товарищ Кмоль, я же говорил, что теперь работаю заместителем председателя райисполкома,– поправил дядю гость и обратился к Ринтыну: – Вот предлагаю твоему дяде переехать в Кытрын и работать в райисполкоме инструктором. Мы должны растить и выдвигать кадры из числа передовой части коренного населения. Национальная политика нашего государства требует, чтобы в органах местного управления решающую роль играли национальные кадры. Поскольку товарищ Кмоль проявил себя как передовой и сознательный коммунист, смело меняющий вековые нормы быта на более передовые, первый сменивший темную ярангу на светлый, просторный дом с окнами, то он, по мнению руководящих органов, должен работать в райисполкоме, нести передовую социалистическую культуру в массы.
Все эти слова бывший “моржовый начальник” произнес на одном дыхании, словно читал по бумаге.
– Как вы думаете, молодой человек?
– Коо,– ответил Ринтын.– Пусть дядя Кмоль решает.
– Правильно,– кивнул головой Кожемякин.– Пусть товарищ Кмоль сам решает.
Дядя налил гостю чаю, положил на ладонь большой кусок сахару, расколол его ножом, бросил крошки в рот и несколько раз кашлянул.
– Ты ведь меня знаешь, товарищ Кожемякин,– начал дядя Кмоль.– Может быть, я и неплохой охотник, но думаю, что в руководящих делах я запутаюсь. Если человек переселился в деревянный дом, значит ли это, что он все может? Знаешь, когда хозяин выбирает вожака упряжки, то он прежде всего думает: действительно ли он может вести за собой остальных собак?
– Ну что вы, товарищ Кмоль! Разве можно людей сравнивать с собаками?
– А почему нет? Небось, если бы я для сравнения назвал оленей, ты ничего бы не сказал. Говорят, собака – друг человека. Это верно, друг, хороший друг, помощник. А что олень? Ума нет у него. Пасется, жиреет единственно для того, чтобы быть съеденным людьми. Глупое, скажу тебе, животное.
– Товарищ Кмоль, мы отклонились от главной темы разговора. Я должен сообщить районному исполнительному комитету ваше решение.
– Разве ты не видишь – я отказываюсь? – удивился дядя.
– Но я должен тебя уговорить,– твердо сказал Кожемякин.– Такова цель моей командировки. Чего же отказываться? Районный центр не какой-нибудь Улак. Снабжение там отличное, культурное обслуживание, казенная квартира. Кроме того, опыт организаторской работы у тебя уже есть. Ты председатель Улакского сельского Совета. Я бы на твоем месте не стал раздумывать.
– Видно, мы с тобой разные люди,– задумчиво сказал дядя Кмоль.– Ты уговариваешь меня уйти от привычной жизни в Кытрын. Допустим, я соглашусь. Пройдет немного времени, и выяснится, что я не могу работать в исполкоме, малограмотный, дела не знаю. И придется мне возвращаться обратно в Улак. Какими глазами я посмотрю на людей? И какими глазами люди посмотрят на меня?
– Райисполком считает, что вам надо работать инструктором,– сказал Кожемякин.
– А я считаю – для пользы дела мне лучше оставаться в Улаке! – раздраженно ответил дядя Кмоль и добавил: – А известно ли тебе, что случилось с моим братом Гэвынто? С молодых лет с ним носились, внушали, что он особенный, призванный только распоряжаться и учить остальных. Он поверил этому, не хотел прислушиваться к мнению других людей. А что получилось с Гэвынто? Остался ни с чем, очутился где-то между своим народом и той жизнью, которую построил в своих мечтах… А ведь учился в Институте народов Севера, откуда вышло много по-настоящему грамотных людей, таких, как Откэ.
Кожемякин отодвинул чашку и тяжело поднялся.
– Хорошо,– сказал он на прощанье.– Я передам наш разговор райисполкому и райкому партии. До свидания.
– Счастливого пути,– тихо сказал дядя Кмоль, не поднимая опущенной головы.
Через две недели после этого разговора приехал сам секретарь райкома. Ринтын не знал, о чем он разговаривал с дядей Кмолем.
– Придется летом ехать в Кытрын,– объявил дядя за вечерним чаем.– Нужно будет немного на курсах поучиться, а потом буду работать в райисполкоме.
У тети Рытлины на глазах показались слезы.
– И все это из-за деревянного дома, чтобы он сгорел! – запричитала она.– Жили в яранге – никто не трогал нас.
– Надо быть сознательной,– ответил ей дядя.– Кто же, как не мы сами, должен думать о дальнейшей жизни нашего народа?
– С каких пор ты стал считать себя таким умным, что собираешься думать за других? – ехидно спросила тетя Рытлина, вытирая слезы.
– А ты знаешь, что такое Советская власть? – сердито спросил Кмоль и, не дожидаясь ответа, сказал: – Нет, не знаешь. Поэтому лучше молчи!
Тетя Рытлина прикусила губу: давно не поднимал на нее голоса дядя Кмоль.
Дядя Кмоль твердо решил переехать на работу в Кытрын.
Татро уже договорился с ним, что дом временно будет занят под колхозную пошивочную мастерскую.
Ринтына беспокоила неопределенность его собственной судьбы. Ему очень не хотелось уезжать из Улакской школы: учиться в ней оставалось всего лишь полтора года. Дядя ничего не говорил ему, а первым спрашивать Ринтын не осмеливался.
С одной стороны, он чувствовал себя уже достаточно взрослым человеком, чтобы начинать самостоятельную жизнь, а с другой – ему было совестно, что дядя иногда отказывает в покупке родному сыну игрушки и справляет Ринтыну новую рубашку или камлейку.