Время таяния снегов
Шрифт:
Он шел по темным улицам Въэна и в его воображении возникал очерк на газетной полосе за подписью “А.Ф. Ринтын”.
На следующее утро он не мог дождаться начала рабочего дня. Время тянулось страшно медленно, стрелки часов тяжело поднимались по циферблату. Когда они показали девять часов, Ринтын выждал еще десять минут и направился в редакцию. У самых дверей его охватило сомнение: а что, если он переоценивает свое сочинение? Пока не поздно, можно повернуть обратно. Нет, уж лучше услышать насмешку Василия Гавриловича, чем без всяких оснований считать себя человеком, способным писать. Ринтын решительно вошел в редакцию. Он поздоровался с редактором и подал бумажный сверток.
Василий Гаврилович развернул его и, переворошив листы, сказал:
– Ого, сколько накатал!
“Знал бы он, с каким трудом это накатано”,– подумал Ринтын, но изо всех сил старался казаться равнодушным.
– Ты что же не здороваешься? – укоризненно сказал Арсентий Петрович.
Ринтын вздрогнул. Действительно, как же это получилось, что он не обратил внимания на секретаря редакции, хотя тот сидел на расстоянии вытянутой руки от редактора?
– Простите, добрый день! – сказал Ринтын и покраснел.
А между тем редактор продолжал чтение. По его лицу никак нельзя было понять, нравится ему написанное или нет. Лишь изредка он брал карандаш и делал пометки на полях.
Арсентий Петрович расспрашивал Ринтына о поездке к оленеводам, но тот отвечал односложно и нехотя.
Василий Гаврилович дочитал последний лист, положил его вместе с остальными и обычным будничным голосом сказал:
– Материал пойдет, годится.
От облегчения Ринтын даже вспотел. Конечно, хотелось услышать более обстоятельную оценку, но сейчас было достаточно и этого.
В течение нескольких дней Ринтын первым бросался к газете, которая вывешивалась в столовой. Уже кончились каникулы, а его очерк так и не был напечатан. В редакции застенчивый автор не решался спрашивать о судьбе своего сочинения, а редактор молчал. Ринтын уже примирился с мыслью, что написал чушь и редактор просто не хотел его огорчать.
– Мы должны поздравить Ринтына,– так однажды начал учитель урок литературного чтения.– В сегодняшнем номере газеты напечатан его очерк: “Гости из далекой тундры”.
Весь час Ринтын чувствовал на себе взгляды своих товарищей. Он уверенно встретил улыбающийся взгляд Тамары Вогуловой и сохранил на лице каменное выражение.
На перемене ему едва удалось отбиться от желающих посмотреть его заметку и уединиться в уборной. Здесь он внимательно прочитал от начала до конца свое творение. К тому, что заголовок будет изменен, он был готов заранее: Арсентий Петрович все заголовки перекраивал по-своему. Но и весь напечатанный материал показался ему чужим. Пришлось читать второй раз. За исключением нескольких фраз, он не нашел ничего, что напоминало бы ему плод собственных творческих мучений в пустом холодном классе. Весь его очерк написан заново. Тяжелее всего было сознавать, что от этого очерк не стал хуже. Наоборот, в таком виде он читался легко. Хотя все факты и события, описанные Ринтыном, были сохранены, но все же он не мог без жгучего чувства стыда смотреть на подпись: “А. Ринтын”.
Юноша поклялся никогда не писать больше “произведений художественной прозы” и принял решение отказаться от работы в газете.
Участок, выделенный педагогическому училищу для рыбной ловли, находился километрах в трех от поселка. Дорога к нему шла морским берегом мимо торчащих прямо из земли вентиляционных труб ледника Чукотторга и кладбища.
Ученики организовали две рыболовецкие бригады. В рыбаки хотелось попасть каждому. Старшеклассники рассказывали волнующие истории о ночевках в палатке на берегу лимана, о необыкновенных уловах, когда за одну ночь двумя блоковыми ставными сетями удавалось поймать до двух сотен рыб.
Кайон и Ринтын попали в одну бригаду. Им повезло, потому что ребята они рослые и сильные. После долгих просьб к ним в бригаду назначили и Сашу Гольцева. Зимние обтирания снегом не только не прибавили ему здоровья, но и сильно истощили его. Саша беспрестанно болел и несколько раз за зиму лежал в больнице с воспалением легких. Но и это не отбило у него стремления закалить свой организм. Он все так же настойчиво каждое утро делал зарядку и грохотал связками своего гимнастического железа.
За овражком, по дну которого тек мутный ручей, торчали вешала для сушки юколы. Здесь и начинался участок педагогического училища. У самой горы белела палатка с торчащей сбоку железной печной трубой. Под навесом стояли бочки для засолки, мешки с крупной серой солью, большущее корыто для мойки рыбы, засольные чаны, грохот для икры и другая хозяйственная утварь. В море были поставлены три боковые сети.
Саша варил уху на костре, разложенном на гальке. Несмотря на густой дым, туча комаров не давала ему покоя. Саша отмахивался большой ложкой и ворчал сквозь зубы: рот открыть было нельзя, комары немедленно залетали туда.
Ринтын тяжело свалил мешок с продуктами возле костра и спросил Сашу:
– А где Кайон?
– Спасается от комаров в палатке,– ответил Саша.
На разложенных в палатке оленьих шкурах, заложив ногу на ногу, лежал Кайон и читал книгу.
– Ну, как там наш повар? – спросил он вошедшего Ринтына.
Вместо ответа Ринтын пожурил Кайона:
– Чем валяться на шкурах, помог бы Саше. Он, бедняга, задыхается в дыму, комары заедают. Ты должен помнить, что он слабый человек и ему нужно за лето окрепнуть.
– Да я сам хотел варить рыбу,– оправдывался Кайон,– но Саша хочет показать, как варится настоящая уха.
Бригадиром в эту бригаду был назначен учитель истории Игорь Михайлович Стремянкин – красивый молодой человек, влюбленный в свой предмет и московскую улицу, которая называлась Матросская Тишина. На этой улице он родился, а теперь там жили его родители. Игорь Михайлович работал в педучилище не первый год. Приехал еще во время войны, прямо из госпиталя. Видимо, он был серьезно болен, ходил, выворачивая ноги. На уроках он иногда гримасничал и заикался. Ребята относились к нему бережно и почтительно и в ненастную погоду старались поскорее выпроводить с рыбалки.
Кайон и Ринтын вышли из палатки на улицу. Саша по-прежнему плясал вокруг костра.
– Уха будет замечательная,– крикнул он ребятам,– тройная! С лавровым листом.
Лицо Саши было закрыто накомарником, и на фоне дыма и огня он был похож на шамана, исполняющего ритуальный танец.
– Посмотрим, попробуем твою стряпню,– сказал Кайон.– Если не одобрим, больше к костру подпускать не будем.
Но уха была замечательная. Долгое время слышался только стук ложек о жестяные миски.
– А вы заметили, что уха тройная? – торжественно спросил Саша.