Время таяния снегов
Шрифт:
— Лучше будет так, — поправил его Петя, — на лагуне, на ровном месте было бы поле, а на тундровых холмах — лес.
Проехали собачье кладбище. Это была большая яма, залитая хлорной известью, куда сбрасывали околевших псов. Даже в лютые морозы, когда воздух словно густел и был неподвижен, запах хлорной извести разносился далеко от собачьего кладбища.
— Хорошо, если бы на этом поле пахло сеном! — мечтательно проговорил Ринтын и вздохнул. — Никогда не нюхал сена. Зоя Герасимовна говорит, что сено пахнет лучше самого дорогого одеколона…
— Сено вовсе и не пахнет, — оборвал Ринтына Эрик. — Это просто сухая трава, корм для лошадей —
— А я читал: "Пахнет сеном над лугами", — сказал Ринтын и вспомнил о семидесяти ящиках книг. — Петя! Ты знаешь, сколько книг в наше стойбище привезли?
Эрик ответил Ринтыну вместо Пети:
— Я знаю про эти книги. Они лежат около большого склада под брезентом.
Едва Ринтын развез по домам лед и распряг и покормил собак, как его позвали на полярную станцию.
— Лена тебя просила прийти, — сказал дядя Кмоль. — Что-то важное.
Лена была на радиостанции. По ее радостному и взволнованному лицу Ринтын догадался о том, что она получила письмо от Анатолия Федоровича. Лена вынула листочек бумаги и протянула Ринтыну:
— Читай. Это тебе письмо.
"Дорогой Ринтын, — писал Анатолий Федорович. — Прости, что не писал тебе. Все думал, что, ты такой же маленький. А ведь за это время ты, наверное, вырос. Если ты не забыл о чудесном городе с красивой рекой, то знай, я как раз там нахожусь. Люди в нем замечательные! Держатся, несмотря ни на что. Передавай привет улакцам. Помогай Лене. С фронтовым приветом Анатолий".
Ринтын повертел в руках письмо. Это был листочек обыкновенной бумаги. В отличие от бумаги, на которой писал Ринтын, листочек был нелинованный, от этого слова в конце строчки загибались книзу, как бы скатываясь с горки. Этот лист бумаги побывал в тех местах, где шла война, где советские люди бились за Родину, где дым не вещал о мирной жизни, а указывал на сожженные жилища… Ринтын еще раз перечитал письмо, вслушиваясь в каждое слово. Именно вслушиваясь, потому что слова принадлежали Анатолию Федоровичу, это он их писал, это он разговаривал при помощи письма с Ринтыном. Голос Анатолия Федоровича был так явственно слышен, что мальчик посмотрел на Лену: может быть, и она слышит?
— Что с тобой, Ринтын? — встревоженно спросила Лена, заметив на лице мальчика необычное выражение.
— Я слышал голос Анатолия Федоровича, — произнес Ринтын. — Отсюда, из письма…
Лена засмеялась:
— Глупенький, это тебе показалось.
Простившись с Леной, Ринтын пошел домой. На улице было тихо. В морозном воздухе медленно кружились прозрачные снежинки. В ушах Ринтына по-прежнему звучал голос Анатолия Федоровича: "Передай привет улакцам. Помогай Лене". И Ринтын понял теперь, почему он услышал голос. Все, что до сих пор читал, было написано людьми, которых Ринтын никогда не видел и тем более не слышал. Он мог лишь рисовать в своем воображении их внешность, голос. А Анатолия Федоровича он хорошо знал и помнит до сих пор, какой он, как он разговаривает. Значит, в письме были не только его слова, обращенные к Ринтыну, но и его голос.
34
Через несколько дней, выбрав время, когда никто не мог его увидеть, Ринтын побежал к складу, к куче ящиков, покрытых брезентом. Приподняв осторожно край брезента, он вздрогнул от неожиданности: к его ногам с глухим стуком свалилась тяжелая, богато изданная книга. Ринтын поднял ее, осторожно смахнул снег и прочитал на обложке: "Фрай. Жизнь насекомых".
Сложив книги и запахнув брезент, Ринтын отправился к морю. На припае, против замерзшего водопада, было несколько обломков айсбергов с ледяными пещерами, гротами и причудливыми колоннами, выточенными теплыми волнами. Одну такую пещеру облюбовали для своих игр ребята. При зажженной свече, воткнутой прямо в стену, при сказочном свете, отраженном в синем льду, ребята играли, читали вслух или рассказывали сказки и интересные истории, услышанные от взрослых. В пещере даже находился старый примус, горевший маленькими язычками пламени. Больше всего любили ребята забираться в ледяную пещеру во время пурги. Кругом за толстыми ледяными стенами выл ветер, а в пещере даже не колебалось пламя свечи и пар от дыхания оседал на опушках капюшонов.
В пещере, на разостланных мешках из-под угля, сидели Аккай, Петя и Калькерхин.
Мельком взглянув на вошедшего Ринтына, Петя дунул на обрез книги, чтобы перевернуть страницу, и продолжал:
И улетела пеночкаС своим родимым птенчиком,А мужики гуськомК дороге потянулисяИскать столба тридцатого.Нашли! — Молчком идутПрямехонько, вернехонькоПо лесу по дремучему,Считают каждый шаг,И как версту отмерили…— Откуда вы взяли эту книгу? — спросил шепотом Ринтын у Аккая.
— Калькерхин нашел, — ответил Аккай.
— Она валялась в снегу около склада, — сказал Калькерхин. — Должно быть, вывалилась из-под брезента. Там этих книжек целая куча, больше, наверное, чем во всей нашей школе.
— Эти книги, — сказал Аккай, — раньше лежали в ящиках. Журин позвал Тэюттына и велел ему опорожнить ящики, и из дощечек пристроил к своему дому тамбур, а книги сложили в кучу и закрыли брезентом.
— Они же могут попортиться! — воскликнул Ринтын.
— Не мясо, не протухнут! — сказал Калькерхин.
В ту ночь Ринтыну снились книги. Они проходили строем перед ним, ветер шелестел их страницами, переворачивал тугие листы.
35
Три дня бушевала пурга. Когда Ринтын высовывал голову в чоттагын, то видел, как через невидимые для глаза щелочки в моржовой покрышке яранги сыпался на земляной пол, на свернувшихся клубком собак мелкий, как порошок, снег.
Дядя Кмоль то и дело выходил на улицу, привязывал камни к яранге, чтобы ее не унесло ветром, затыкал плоскими выструганными дощечками дыры.