Время таяния снегов
Шрифт:
Среди ночи их разбудил непривычный шум. Наспех сколоченные деревянные стойки нар и холодные металлические стены дрожали.
— Плывем, — шепнул Ринтын Кайону и вскочил с нар.
Через минуту они уже были на мокрой холодной палубе.
Пароход шел в ночь. Кругом ничего не было видно, лишь за кормой тянулась вспененная винтами белая дорожка, теряющаяся в кромешной тьме. Справа должен быть берег. Тщетно друзья вглядывались, напрягая зрение. Им так и не удалось увидеть еще раз родные берега, которые они покидали так надолго.
Продрогшие ребята вернулись в трюм, и оба уснули тревожным, часто прерываемым сном.
Наутро началась пароходная сутолока. Ревизор с помощью нескольких матросов проверил у пассажиров билеты и «утешил» всех новостью, что команда сможет обеспечить горячей пищей только женщин и маленьких детей. Зато кипятку предлагалось сколько угодно: на корме из большого крана все время текла горячая вода, оставалось только заварить чай.
Ребята обзавелись большой жестяной банкой, которая прослужила им до самого Владивостока в качестве чайника. Когда они уселись на деревянных нарах, наполнив кружки чаем, к ним подошел сосед — молодой парень в выцветшем бушлате с ярко начищенными пуговицами.
— Откуда, ребята? — просто спросил он и присел рядом.
Друзья назвались.
— Выходит, впервые на материк? Вот что — держитесь меня. Главное, не робейте, и все будет в порядке. Будем знакомы — Миша Абрикосов, бывший старший механик гуврэльских мастерских, а теперь просто отпускник. Еду в Сучан, к родителям.
Миша произвел ревизию запасов Ринтына и Кайона и одобрительно сказал:
— Снарядили вас отлично. Продуктов не то что до Владивостока — на кругосветное путешествие хватит.
Пароход упорно резал тяжелую океанскую воду и с каждым днем уходил все дальше на юг. Прошли Берингово море. Однажды в низком морском тумане показались парящие в воздухе вершины гор, покрытые снегом. Началась гряда Курильских островов. Охотское море встретило пароход против обыкновения прекрасной погодой. Было тепло и даже жарко. Некоторые пассажиры предпочитали ночевать под открытым небом, прямо на палубе, спасаясь от трюмной духоты.
Ринтын и Кайон давно сбросили свои теплые демисезонные пальто: днем было жарко и в пиджаках. Бродя по пароходу, они нашли место на корме, надежно защищенное от солнечных лучей. Сюда к ним приходил Миша Абрикосов и наскоро проводил беседу, как нужно себя вести на материке.
— Главное, не теряться и держаться меня, — скороговоркой произносил он и убегал на носовую палубу, где вот уже несколько дней шла беспрерывная игра в карты.
Судовое радио передавало русские народные песни в исполнении Лидии Руслановой.
Поедем, кра-со-о-тка, ката-а-ться, неслось над Охотским морем.
Видимо, судовая коллекция пластинок была посвящена одной Руслановой. Но это нравилось и пассажирам и команде, соскучившейся по родной земле. Так по крайней мере предполагали Ринтын и Кайон, слушая исполненные надрывной веселости песни, и в тысячный раз гадали, как встретит их далекая русская земля, к которой они так долго стремились и которая все больше волновала и наполняла тревожным ожиданием сердца юношей.
Они мало разговаривали между собой, но их мысли были одинаково смутны и одинаково направлены к новой земле.
И лишь однажды Кайон, потягиваясь после неподвижного сидения в тени на корме, грустно сказал:
— Все же южное солнце слишком теплое…
В его тоне Ринтын услышал тоску по оставленной Чукотке, где не только вся окружающая природа, но каждый совершенно незнакомый человек был родным.
44
Морское путешествие подходило к концу. Пассажиры начали собираться. Круг картежников поредел. В отличие от остальных пассажиров Миша Абрикосов, наоборот, стал еще более общительным и вернулся к добровольным обязанностям по опеке Ринтына и Кайона. В результате нескольких вечеров, проведенных на носовой палубе в компании игроков, с него исчезло новое кожаное пальто. Но молодой человек не терял присутствия духа, по-прежнему был полон энергии и лишь иногда задумчиво говорил:
— Жизнь иногда может жестоко проучить…
Пароход вошел в бухту Золотой Рог вечером. Вещи Ринтына и Кайона были давно уложены и вынесены на палубу. Пароход медленно входил в бухту, и с каждым поворотом все более дивные картины открывались взору. Сгущенное до невероятности звездное небо было разостлано на берегу, поднято созвездиями на склон горы. Несмотря на невероятное количество огней, дома тонули в ночном мраке. По всей длине береговой черты виднелись пришвартовавшиеся корабли самых различных очертаний.
Ринтын ожидал от русских пассажиров ликующих возгласов. Но хотя все они облепили оба борта, как мухи кусок мяса, никто не проронил ни слова. В этой напряженной тишине отчетливо был слышен неразборчивый шум с берега, прерываемый негромкими командами капитана «Двины» и доносящимися из корабельного нутра звонками машинного телеграфа.
От светящегося города несло остывающим жаром, густым переплетением незнакомых запахов. Город создавал впечатление огромного загадочного существа, улегшегося на землю и согревшего море своим дыханием.
"Будто сам Пичвучин — добрый великан — расположился здесь", — подумал Ринтын, но тут же на память пришли недавно прочитанные стихи Верхарна о городах-спутниках:
Его огромный порт весь полон кораблей,
Дымящих в темноте незримо для людей…
Как встретит Владивосток посланцев далекой Чукотки? Как добрый великан Пичвучин или как бездушное чудовище из камня, стали и стекла? И словно в ожидании ответа, не отрываясь, Ринтын смотрел на зарево огней.
— Смотри, что это такое? — крикнул Кайон, указывая рукой на берег.
Вглядевшись, Ринтын увидел огненный глаз, несущийся над неподвижными огоньками. Даже отсюда можно было услышать его сердитое фырканье.
— Это поезд, — объяснил Миша Абрикосов. — Здесь совсем недалеко железнодорожный вокзал.
Вот он какой — поезд! Совсем не таким представлялась Ринтыну встреча с долгожданным паровозом.
Огненный глаз вскоре скрылся из поля зрения, словно вонзился в землю.
Пароход пришвартовался, и тут же по радио объявили, что пассажирам будет разрешено сойти на землю только утром.