Время таяния снегов
Шрифт:
Кайон горячо одобрил идею и тут же нашел, как практически осуществить ее. Поздно вечером, когда схлынул вечерний наплыв в умывальник, друзья забрались туда с заранее приготовленными костюмами. Здесь они оделись во все новое, вплоть до обуви, а старую одежду сложили в чемоданы, Чтобы не измять нарядное платье, они решили просидеть до утра.
Ребята всю ночь проговорили, строили планы осмотра Москвы.
— Первым делом — на Красную площадь. Наверное, можно от вокзала проехать туда на метро. Мы и метро посмотрим и на Красной площади побываем. Потом в музей…
— Может быть, в музей не надо? — возражал Кайон. — В Въэне ведь есть музей. Давай лучше сходим вместе с майором в Сандуновские бани.
— Но в Въэне тоже есть баня…
— Но это совсем другое, — горячо убеждал Кайон. — Там есть даже такой душ, который бьет снизу, а еще бассейн с теплой водой. Мы с тобой никогда не плавали в теплой воде. Должно быть, это очень приятно. Можно даже на минутку нырнуть. Неглубоко, конечно.
— Уж лучше в Третьяковскую галерею сходить, чем нырять… — убежденно говорил Ринтын.
— Я где-то видел, — возражал Кайон, — такую фотографию: ничего не разобрать, одни спины, и внизу подпись: "Посетители Третьяковской галереи у картины Репина "Иван Грозный убивает своего сына". Или тебе нравится смотреть на убийство? — В голосе Кайона слышалось нескрываемое ехидство.
— Считается, что эта картина — одно из лучших произведений мирового искусства, — не обратил внимания на ехидный тон Кайона Ринтын.
Невдалеке от Москвы поезд остановился сменить паровоз на электровоз. На дощатом перроне стояли девушки и продавали огромные букеты цветов. Почти все пассажиры купили по букету. Ринтын и Кайон тоже взяли себе по охапке больших махровых красных цветов. Цветы стоили дорого. Это тоже было в диковинку: на Чукотке никто не решался продавать цветы — украшение земли. Это все равно, что продавать голубое небо.
Цветы были с сильным запахом, от которого кружилась голова.
Замелькали московские пригороды: маленькие белые домики, а рядом с ними многоэтажные дома, а затем снова пустыри с пасущимися коровами. Чем ближе к Москве, тем больше становилось опор высоковольтных линий. И вот уже замелькали подступившие вплотную к вагону большие дома. Все время хрипевшее радио вдруг удивительно ясно и громко заиграло марш "Москва майская". Множество рельсовых путей расходилось перед поездом.
Ринтын и Кайон не отрывались от окна. Поезд шел все медленнее и медленнее, вот показался перрон и на нем встречающие с букетами в руках. Они махали, некоторые что-то кричали и бежали к поезду.
Марш умолк, и репродуктор объявил: "Граждане пассажиры, наш поезд прибыл в столицу Союза Советских Социалистических Республик — Москву!"
51
Много городов встретилось на пути Ринтына и Кайона от Чукотки до столицы, но Москва — это был единственный город, который вызвал у них чувство неподдельного изумления. Это был город, непохожий ни на один из других городов.
Ринтын и Кайон прямо с поезда отправились на Красную площадь, которая оказалась намного меньше, чем они предполагали. Мавзолей был закрыт, и двери охраняли двое часовых. Друзья постояли молча. Вдруг над их головами заиграли куранты — точь-в-точь как по радио. Ринтыну пришла на память полярная станция на берегу Чукотского моря, радиорубка, наполненная голосами далеких городов и мелодичным перезвоном кремлевских курантов.
По настоянию Кайона и по приглашению майора Федора Нефедовича они все же отправились в бани. Здесь было действительно все великолепно — от величественно восседающих на стульях перед мозольным оператором закутанных в белые простыни людей, похожих на древних римских патрициев, до маленького теплого моря — бассейна.
Плескаясь в голубой воде, Кайон блаженно говорил:
— Я согласен стать моржом или, на худой конец, нерпой, если бы наше море было такое теплое.
С завистью смотрел он, как люди прямо с мраморного берега бросались в воду.
После купания Кайон вдруг вообразил, что они могут опоздать на поезд. Ринтын догадывался, что тот просто устал и не хочет идти в Третьяковскую галерею. Оставлять же Кайона одного было опасно: он мог потеряться, как в Новосибирске. Ребята попрощались с Федором Нефедовичем, который оставался в Москве на несколько дней, чтобы потом продолжать путь дальше, на запад.
— Ну, дорогие мои чукотские друзья, надеюсь, вы не обижались на меня в пути, когда я командовал вами? Извините, если чем обидел. Совет вам мой — не сворачивать с пути, который вы себе избрали. Может быть, я говорю слишком высокопарно, тоже извините. А теперь давайте поцелуемся на прощание по-русски.
Он снял свою военную фуражку и расцеловался сначала с Ринтыном, затем с Кайоном.
Прохожие останавливались возле метро "Охотный ряд" и с удивлением смотрели, как пожилой военный лобызался с двумя черноволосыми черноглазыми парнями.
Обменялись адресами. И Федор Нефедович подтолкнул ребят к входу в метро:
— Идите, идите, друзья.
— До свидания! — крикнули ребята и пошли навстречу упругому теплому подземному воздуху метро.
Небольшая заминка произошла на привокзальной площади. Бесконечный поток машин разделил Ринтына и Кайона. Когда Ринтын перебрался на другую сторону, товарища и след простыл.
Ринтын довольно громко выругался по-чукотски:
— Мэркычгыргын!
К нему подошел милиционер и, приложив руку к козырьку, вежливо спросил, что ему нужно.
Ринтын смутился, но, сообразив, что милиционер скорее всего не понимает по-чукотски, объяснил, что потерял друга, и нарисовал его внешность.
— Пойдемте со мной, — пригласил милиционер и повел Ринтына в помещение вокзала.
Кайон стоял возле окошка справочного бюро и уже собирался подать бумажку с объявлением о потере Ринтына.
— Кто тебя этому научил? — возмущенно спросил Ринтын. — Человека ищут, а он собирается шутить.
— Его собираются спасать, а он… — Кайон махнул рукой и отошел от окошка.
Милиционер осведомился:
— Он?
Ринтын молча кивнул головой.
— Значит, все в порядке. — Он снова приложил руку к козырьку и повернулся на каблуках.
Друзья сидели в буфете в ожидании посадки и ели мороженое. Ринтын дулся на друга, а тот невозмутимо разглагольствовал:
— Живем в холоде, а не додумались изготовлять такую вкусовщину.