Время умирать
Шрифт:
Шон снова пихнул его. Слон был в пятнадцати шагах от них, он стоял неподвижно, маяча серой тенью среди зарослей. Шон знал, что внезапное оцепенение Тукутелы было реакцией на близкую опасность. Он простоит так не больше нескольких секунд, а потом скроется в непролазном кустарнике.
Он хотел схватить Рикардо за плечо и встряхнуть его, он хотел закричать: «Стреляй же, стреляй!» Но ничего нельзя было сделать — малейшее движение, самый слабый звук могли обратить Тукутелу в бегство.
Затем произошло то, чего он так боялся. Тукутелу словно корова языком слизнула, он испарился, как клуб серого
Шон вцепился в руку Рикардо и потащил его за собой, вслед за пропавшим слоном. Его лицо исказилось от гнева, он едва мог дышать от охватившей его темной ярости. Больше всего ему хотелось сорвать свою злость на Рикардо. Он рисковал своей жизнью, чтобы устроить ему этот выстрел, а этот кретин даже винтовки не поднял.
Шон бежал вперед, не ослабляя хватки, волоча Рикардо за собой сквозь густой колючий кустарник и даже не оглядываясь. Он был уверен, что Тукутела направится на следующий из вереницы островов и выйдет на открытую воду. Он заставит Рикардо сделать выстрел даже издалека, чтобы хотя бы ранить слона и задержать его, тогда он сможет догнать его и прикончить.
Где-то позади Матату неразборчиво что-то прокричал — предупреждение или, быть может, крик о помощи. Шон резко остановился и стал прислушиваться. Происходило нечто, чего он не ожидал и к чему не был готов.
Внезапно из кустов раздался грохот и треск, а затем пронзительный трубный вопль разъяренного слона, но звук шел сзади, хотя Тукутела пропал совсем в другом направлении. Секунду Шон не мог понять, в чем дело; когда его осенило, мурашки поползли по его обнаженной спине.
Тукутела сделал то, чего никогда не делал ни один из тех слонов, что он встречал в своей жизни. Старик не убежал, как они думали, он обошел их сзади, чтобы уловить их запах. И сейчас Шон чувствовал, как ветер касается обнаженной кожи его спины, лаская ее, как неверная любовница, и унося его запах туда, где огромный слон проламывался сквозь кусты в поисках преследователей.
— Матату! — заорал Шон. — Беги! Беги наперерез ветру!
Он грубо толкнул Рикардо к стволу высокого тика.
— Стой здесь! — рявкнул он. По низким ветвям на дерево при необходимости было легко вскарабкаться, и Шон, оставив Рикардо, бросился на помощь Матату.
Он несся напролом сквозь кусты, перепрыгивая через поваленные стволы и крепко прижимая к груди винтовку; лес звенел от рева взбешенного слона.
Он приближался стремительно, как лавина серых камней. Тукутела катился по лесу, как горный обвал, круша и подминая на своем пути деревья поменьше, вынюхивая кисловатый человеческий запах, идя по следу, чтобы выплеснуть на людей главную ненависть своей жизни.
Вдруг Матату вынырнул из кустов в нескольких шагах от Шона. Рядом с ним он готов был встретить любую опасность, и, вместо того чтобы убегать наперерез ветру, как сделал Пумула, инстинкт подсказал ему, что следует вернуться к хозяину.
Увидев его, Шон на бегу изменил направление, знаком велев Матату следовать за ним. Он пробежал около ста шагов в сторону, наперерез ветру, чтобы сбить Тукутелу со следа.
Наконец остановившись, они ничком бросились на землю и замерли. Трюк сработал: Пумула тоже скрылся с наветренной стороны. На время Тукутела потерял их запах. В лесу стояла тишина, такая непроницаемая, что Шон слышал, как у него в голове отдаются удары сердца.
Он знал, что старый слон где-то рядом; так же, как и они, он затаился, насторожив свои огромные уши, пытаясь уловить их запах даже кончиком длинного хобота.
«Не бывало еще такого слона, — подумал он, — слона, который охотился бы на своих преследователей. Сколько же раз на него самого охотились, сколько раз человек причинил ему боль, если даже малейший признак человеческого присутствия приводит его в такую ярость? Тукутела — Сердитый, теперь понятно, почему тебя так назвали!»
И тут из леса раздался звук, который Шон меньше всего ожидал услышать, — громкий человеческий голос, который принадлежал Рикардо Монтерро.
— Тукутела, мы с тобой братья! — кричал он слону. — Мы — все, что осталось от былых времен. Наши судьбы связаны. Я не могу убить тебя!
Слон услышал его и вновь издал вопль, такой высокий и пронзительный, что будто сверло вонзилось в их барабанные перепонки. Тукутела помчался на звук человеческого голоса, как серый танк. Он несся напролом, сокрушая кусты, и когда он пробежал пятьдесят ярдов, ненавистный человеческий запах вновь наполнил его ноздри, и Тукутела рванулся к его источнику.
Рикардо Монтерро даже не пытался влезть на дерево, у которого его оставил Шон, он лишь привалился к стволу и прикрыл глаза. Головная боль настигла его внезапно, как удар топора, она ослепляла его сверкающими вспышками света, но сквозь эту боль он услышал вопль слона, и вместе с раскаянием на него накатила горечь отчаяния.
Он выронил «ригби», который остался лежать на палой листве; протягивая вперед безоружные руки, он вслепую заковылял навстречу слону, в нелепой надежде умиротворить гигантского зверя и загладить свою вину перед ним, со словами:
— Я не причиню тебе вреда. Мы братья.
Кусты с треском расступились, и Тукутела вырос перед ним, как ожившая гранитная скала.
Шон бежал к тому месту, где оставил Рикардо, ныряя под низкие ветви и перепрыгивая через поваленные стволы, пока не услышал оглушительный слоновий топот и человеческий голос прямо перед собой.
— Сюда! — заорал он. — Сюда, Тукутела! Иди ко мне, я здесь!
Он надеялся отвлечь слона от Рикардо, хотя и знал, что это бесполезно. Тукутела выбрал себе жертву, и ничто не могло оторвать его, кроме самой смерти.
Зрение Рикардо частично прояснилось — будто расчистилось небольшое оконце среди белых сполохов и крутящихся огненных колес. Он увидел, как огромная серая голова Тукутелы показалась из бреши в стене лесной зелени, и над ним нависли длинные пятнистые бивни, как перекладины крыши, которая вот-вот обрушится.
В этот момент слон воплощал для Рикардо тысячи зверей и птиц, убитых им за свою охотничью жизнь. В его воспаленном сознании бивни и длинный хобот, маячившие перед ним, были символами некоего почти божественного благословения, которое отпускало ему всю пролитую им кровь, все отнятые им жизни. Он радостно воздел к ним руки, с благодарностью вспоминая слова молитвы, выученной в юности.