Время ушельцев

Филимонов Сергей

— Ну да, — саркастически усмехнулся Валандиль, — эльфы колеса не изобрели, потому что оно им на фиг не нужно, у них Магия Путей, всякое такое… А у нас?

— А у нас — вот, — Ингвэ кивнул на картину.

— Да ну, государь, — безнадежно махнул рукой Валандиль, — разве ж это магия? Так только, почтой перекидываться.

— А, по-твоему, этого мало? — возмутился Ингвэ. — Да ты хоть понимаешь, насколько это много? Это же не просто почтовый ящик, это связь с другим миром! Может, мы только потому до сих пор и живы, что у нас есть эта связь! А ты

ее даже за магию не считаешь. Хотя… — Ингвэ на минуту задумался, — хотя, ты знаешь, наверное, так и должно быть. Мы же к этой магии не прибегаем, мы в ней живем.

— А ведь ты прав, государь, — медленно произнес Валандиль. — Для нас важна прежде всего именно связь. Как с этим миром, что нас окружает, так и с другими. С сопредельными прежде всего. А у людей не так, им важен путь. То есть им надо где-то над собой иметь маленькую точку. Маленькую, но обязательно светлую. И к этой точке стремиться. Так? Как вот наши индейцы. Думаешь, они не знают, что настоящие индейцы были совсем не такими? Знают. Так почему же? А потому, что у цивилизованных людей, которые индейцев вырезали и споили, были идеалы беглых рабов и зажравшихся рабовладельцев. Это еще, наверное, от Древнего Рима пошло. Да так с тех пор и не останавливалось.

— Ну почему же не останавливалось? — возразил Ингвэ. — А средневековье? Как ни верти, а ведь это все-таки было возвращение к истинным ценностям. Рыцарская религия чести…

— Сжигание еретиков, — саркастически добавил Валандиль.

— А еретиков сжигать начали гораздо позже, — хладнокровно произнес Ингвэ. — Ближе к эпохе так называемого Возрождения. Да ты вон у Хугина спроси, он тебе подтвердит. Римляне, по крайности, были язычниками. А что такое язычество? Поклонение Миру, как он есть. Поклонение единому Творению Единого. Понимаешь? Кстати, в Ветхом Завете такое мироощущение — не редкость. Почитай хотя бы книгу Иова.

И Ингвэ, глядя в огонь горящей лампы, нараспев продекламировал:

Но спроси у скота — он скажет тебе, у птицы — и она возвестит тебе, у земли — и она вразумит тебя, и поведают тебе рыбы морей, есть ли тот, кто не узнал бы от них, что это все сотворил Господь?

— Государь! Ты это сам написал? — спросил Валандиль. — Не синодальный перевод.

— Это из «Библиотеки всемирной литературы», — ответил Ингвэ — Перевод некоего Аверинцева. А…

Но тут от картины отделилась маленькая сверкающая искорка. Покружившись в воздухе, подобно сухому листу, она упала на пол и превратилась в светловолосого эльфа с палашом в руке — усталого, но улыбающегося.

— Ну вот, — немного разочарованно произнес Соронвэ, ибо это был он. — Я же говорил, что если я не пройду — не пройдет вообще никто.

Конец скитаний Энноэделя

— Как только я увидел

на своей мачте буревестника, так сразу же понял, что это письмо от тебя, — усмехнулся Аграхиндор, разглядывая на свет камина стеклянную чашу с вином.

— А где ж я тебе попугая возьму? — хладнокровно отпарировал Кэрьятан. — В Полуночной бухте, что ли?

— Можно подумать, у нас за Альквэармином только и дела, что попугаев в каютах разводить, — проворчал Аграхиндор.

— И еще на лютнях бренчать, — не унимался Кэрьятан. — Ты бы лучше к Седым холмам сходил, а то так скоро и узлы вязать разучишься.

— Знаешь… — синие глаза Аграхиндора внезапно сделались серыми и холодными, как сталь. — Знаешь, я бы с удовольствием сходил с тобой в Студеное море, но после Орденской войны — мне тогда, если припомнишь, из груди осколок достали — так вот, после этого мне простужаться лишний раз совсем ни к чему.

— Прости, брат… — пристыженно пробормотал Кэрьятан. И, чтобы перевести разговор на другую тему, спросил:

— А что это у тебя за мальчишка на «Янтаре» появился? У него еще орденский знак на цепочке.

— Какой знак? Друга Ордена? Ты что, не узнал его? Это же Энноэдель! Он еще секундантом был на той дуэли в Эстхеле.

— Откуда же мне знать, я его ни разу не видел.

— А, ну тогда понятно, — кивнул Аграхиндор. — Встретился я с ним в Кхашраме.

— А что ты там делал?

— Закатом любовался! — с нескрываемым сарказмом произнес Аграхиндор. — Кстати, закаты там и вправду потрясающие, солнце буквально падает в море. Если очень посчастливится, можно даже зеленый луч увидеть. Ну так вот, смотрю я на закат, вдруг чувствую — меня кто-то за рукав дергает. Оборачиваюсь — Энноэдель. Кстати, знаешь, откуда он в Кхашрам пришел? Из Синей провинции. Даэру помнишь?

— Даэру? Верховного мага Синей? Ну, еще бы! Это же она в Орденскую войну флагманскую цитадель уничтожила?

— Она. Я вот тогда и был ранен. Так Энноэдель мне рассказывал, что Даэра после войны за Серого Гроссмейстера замуж вышла, и сейчас у них уже трое детей. Энноэдель ругается, говорит, что эти смертные размножаются, как тараканы. Он ведь одно время вместе с Серым странствовал, а тот теперь на одном месте осел, под Бьорнингардом замок строит. Да ты у Тилиса спроси, он туда несколько раз Странников возил. Кстати, Тилис ведь теперь и сам — Друг Ордена.

— А что это Энноэдель в Странники подался? — спросил Кэрьятан. — Совсем ведь еще мальчишка…

— Родителей ищет, — ответил Аграхиндор. — Он ведь их давно потерял, еще в Толлэ-Норэн. Теперь ищет по всем мирам.

— Толлэ-Норэн? — ахнул Кэрьятан. — И до сих пор мальчишка?

— На нем проклятье, — глухо произнес Аграхиндор. — Он никогда не станет взрослым, пока не разыщет свою мать — в любом мире и в любом воплощении.

— Вот оно что… Так ты из-за этого в Верланд его с собой берешь?

— Из-за этого.

Но тут с дозорной башни донесся звук колокола — не тревожный набат, а один-единственный мягкий удар.