Время увядающих лилий
Шрифт:
— Почему неаполитанцам дали уйти? Это не похоже на Медичи и особенно Чезаре Борджиа, — процедил приблизившийся к Ла Тремуйлю герцог Лодовико Сфорца.
— Эта тайна может подождать. Теперь их ещё меньше и нам легче их разгромить, — отозвался маршал, всецело поглощённый наблюдением за тем, как пехота приближается, на сей раз атакуя центр и лишь частично, с целью изобразить настоящий натиск, угрожая левому флангу, флорентийцам. — Будут немалые потери от орудий и аркебуз, но потому я и не хочу атаковать правый фланг. Его будем лишь беспокоить.
— А если они нас побеспокоят?
— Лодовико, о чём
На самом деле Ла Тремуйль лукавил, говоря о наградах перебежчикам. Особых наградах, конечно, потому что переметнувшиеся на сторону Франции неаполитанцы как знак особой милости должны были сохранить своё, но не получить чужое. Вот золото — это представлялось возможным, хотя и в меру. Маршал поддерживал мнение своего короля, заключающееся в том, что перебежчиков не стоит слишком уж баловать.
Между тем пехота, как ей и полагалось, продвигалась вперёд. Дело ей предстояло не слишком сложное — дави да и всё. Численное превосходство должно было послужить главным преимуществом. А потери… без них не обойтись, это понимали все. К тому же обещание богатой добычи поддерживало многих в их стремлении как можно скорее опрокинуть римско-флорентийские войска.
Пушечный залп, затем ещё один. Маршал не был удивлён подобной скорострельностью расположенной в центре батареи противника — разделение орудий на две части выглядело разумным и действенным. А новые взрывающиеся ядра… Да, они изрядно пугали, потери от них были немалыми, но к этому войска были готовы.
Арбалетные болты и куда менее многочисленные пули из аркебуз тоже не могли остановить пехоту, первые ряды которой к тому же были в тяжёлой броне, пусть не позволяющей двигаться слишком быстро, но неплохо защищающей. Зато когда они прорвут вражеский строй, наступит время других, более быстрых. Да и временно отступившая кавалерия поможет — как в вырубании прорванного строя, так и в преследовании бегущих.
— Нас теперь больше, герцог, усмехнулся Ла Тремуйль. — И это ещё не задействована немалая часть перешедших на нашу сторону неаполитанцев. Но придёт и их время! Пока пусть побудут в арьергарде.
— Наёмники Борджиа в центре хорошо держатся, — пробурчал в ответ Лодовико, видя, что войска, среди которых немало и его миланцев, несут потери. — И их дьявольские пушки! Я опасаюсь, что после этого сражения от моих войск не так много останется, да и ваша, маршал, армия, сильно ослабеет. Как тогда вы хотите завоевать Неаполь для своего короля?
— Двадцать тысяч войска будут здесь через несколько дней. А Борджиа и Медичи вывели большую часть того, что им удалось собрать. Разобьём их тут, и они ничего не смогут противопоставить моему королю. А если захватим их артиллерию, то и их крепости будут полностью беззащитны. Так, шевалье?
Д’Ортес, привыкший к тому, что маршал может в самый неожиданный момент что-то спросить, отозвался почти мгновенно:
— Конечно, Ваша Светлость. Мне удалось узнать, что Чезаре Борджиа взял с собой почти всю артиллерию, в Риме и других городах остались лишь старые орудия, маломощные, они не способны причинить больших
— Вот видите, дорогой Лодовико, всё так и есть. А когда, после сегодняшней победы, мы поставим на колени Флоренцию и заставим Святой Престол признать претензии Его Величества на Неаполь… Неаполитанской армии больше нет, а сломить сопротивление тех немногих, которые всё же останутся верны этому Альфонсо, ненавидимому собственными вассалами, будет просто. Пусть бежит или просит короля о милости — мне всё равно.
Сфорца, выслушав Ла Тремуйля, предпочёл промолчать. Да, он верил в победу, но начинал опасаться того, что будет после. Миланский герцог не был глупцом или наивным человеком, а потому понимал, что на наиболее опасных направлениях идут сначала силой набранные савойцы, монферратцы и прочие, а затем… его миланцы. Французов же Ла Тремульй приберегает, предпочитая расплачиваться жизнями других. Разумный и верный подход, на его места Лодовико поступил бы так же. Вот только он не был на месте маршала, занимая подчинённую позицию, как бы умело это не скрывалось обеими сторонами.
Отсюда и опасность оказаться после всех сражений с заметно уменьшившейся армией. А раз так… требовалось уже сейчас призадуматься, как бы ухитриться не только победить коалицию Рима Флоренции и Неаполя — в этом сомнений не оставалось — сколько сохранить свою нынешнюю власть, не поступившись даже малой её толикой. И для этого требовалось… найти новых союзников. Тех самых, которые не будут слишком сильно превосходить его герцогство. Например, чем плоха Венеция? А может сразу Священная Римская империя? Им наверняка не понравится чрезмерное усиление Франции. О да, Мавр знал толк в том, как именно и в какой момент лучше всего предать одного союзника ради другого. Точнее сказать, исключительно ради своих собственных целей.
А в центре войска противника уже вовсю шёл бой, в котором подпираемые французами савойцы, миланцы и разная мелочь пытались взломать строй. Поддерживаемые артиллерией венецианцы, остатки неаполитанцев — из числа выбравших не бегство с презираемым королём, а продолжение настоящей битвы — и вассалы Святого Престола ещё держались, но было видно, что долго это не продлится. А резервов, чтобы помочь избиваемому центру, у Борджиа не было. Что до флорентийцев, то те попали в ловушку, посчитав, что их тоже начинают атаковать по серьёзному. Чего стоила скапливающаяся поблизости лёгкая кавалерия, одним своим присутствием мешающая Пьеро Флорентийскому перебросить часть своих сил на помощь центру.
И вот центр… не обратился в бегство, но начал отступать, тем самым давая возможность приблизиться к столь сильно мешающим пушкам этого кардинала и великого магистра возрождённых тамплиеров. Казалось ещё немного и вот…
— Прорвались! — выдохнул Ла Тремуйль, прищуриваясь, пытаясь разглядеть побольше, почётче. — Сейчас они вырубят защищающие артиллерию отряды и заставят замолчать орудия!
Ему хотелось оказаться там, близко к настоящему сражению, но он привычно сдержал себя. Это некоторые монархи могут позволить себе подобное, одним присутствием воодушевляя вассалов. Только при этом теряется управление всей битвой, а этого для себя он не мог допустить. Одно дело личная королевская доблесть и совсем другое — разум командующего армией.