Время ужаса
Шрифт:
'Обостренное чувство справедливости, значит', - сказал Балур.
Может быть, слишком острое, - пробормотал Джост.
Балур посмотрел вверх, на бледно-голубое небо, проступающее сквозь безлистные ветви. Рив тоже поднял голову и увидел силуэт крыльев, спускающихся к ним по спирали.
О нет, я снова буду унижена и опозорена. В животе у нее засел камень, стыд и страх.
Лучше тебе уйти, - сказал ей Балур.
Спасибо, Балур. Рив усмехнулась великану. Ей не нужно было повторять дважды, она повернулась и пошла прочь, чувствуя
Тридцать, сорок шагов, и позади нее раздались шаги, рука легла ей на плечо. Она развернулась, готовая снова драться.
Это был Бледа.
"Почему?" - спросил он. "Они - твой народ’. Он выглядел искренне сбитым с толку, искренне желая понять.
– Потому что, – Рив пожала плечами, ‘ это было нечестно. Это было неправильно. Это было нечестно.’
Он уставился на нее, склонив голову набок, его лицо было избито и в синяках, порезано и распухло, но по-прежнему оставалось пустым, непроницаемой маской.
‘Моя благодарность", - сказал он.
Они уставились друг на друга, и тут же Рив приняла решение.
‘ Сегодня ночью, в лесу за полем пирамид, ’ сказала Рив. ‘После восьмого гудка’.
Прежде чем у него появился шанс ответить, Рив повернулась и ушла.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
ДРЕМ
'Куда мы идем?' спросил Дрем у своего отца.
Увидишь, - ответил Олин через плечо, пускаясь в галоп.
Этот человек никогда не давал прямого ответа. Дрем сдержал разочарование и гневную отповедь.
Он взглянул на небо: облака были низкими и тяжелыми, светящийся нимб угрожал грядущим снегопадом. То, что осталось от скрытого зимним солнцем дня, было блеклым отблеском на краю света. Он что-то пробормотал себе под нос и подстегнул своего пони, понуждая его догнать свою папу, когда выезжал со двора.
Дрем занимался их новым скотом: привязывал коз в сарае и загонял туда кур, следя за тем, чтобы пересчитать их и не оставить ни одной по ошибке. В это время года ночь, проведенная взаперти в сарае или конюшне, скорее всего, стала бы смертным приговором для любого из животных. В конце концов, это было Запустение, и были вещи и похуже лисиц, которые приходили на юг из Боунфелла, когда зима обрушивалась на север, как удар молота.
Под копытами их лошадей хрустел и скрипел подмерзший снег, когда они проезжали мимо дома Фриты; теплый свет камина мерцал сквозь щели закрытых ставнями окон и выглядел еще более привлекательным с этой стороны холода. У Дрема уже пощипывало в носу, а дыхание с каждым выдохом становилось все более и более туманным. Собака Фриты залаяла, когда они проходили мимо, привязанная к веревке и железному кольцу рядом с их дверью.
Я сказал ей, чтобы ночью она приводила в дом гончую. Дрем нахмурился. При мысли о Фрите его охватило странное чувство, словно в животе запорхал трепещущий мотылек.
Когда они добрались до Кергарда, сумерки были густыми, как дым. Дрем удивился, что ворота все еще открыты. Одинокий стражник стоял у ворот, натянув на голову капюшон плаща, и дул на руки. Олин пришпорил коня и наклонился, забирая что-то у стражника, раздался скрежет металла. Дрем моргнул, разглядев лицо под капюшоном. Это был кузнец Колдер.
Не говоря ни слова, здоровяк задвинул ворота и вставил на место дубовый брус, затем отошел и скрылся в тени.
Пойдем, - пробормотал отец Дрема и пришпорил своего пони.
Улицы Кергарда были пусты и неподвижны, падали плотные снежинки, бесшумные и усыпляющие, одна приземлялась на губы Дрема так же нежно, как поцелуй на ночь. Дрем знал, куда направляется его отец, задолго до их приезда - он только не знал, зачем. Его отец сошел с коня и провел его через арочные ворота на мощеный двор, расположенный за кузницей Колдера. Олин отстегнул от седла сверток и передал поводья Дрему.
Быстро, как только сможешь, - сказал его отец, кивнув в сторону конюшен, затем повернулся на пятках и зашагал к кузнице. Звякнули ключи, и дверь отворилась, а Олин на мгновение предстал в красном сиянии. Вздохнув, Дрем направился в конюшню.
"Почему ты так долго?" - спросил его отец, когда Дрем вошел в кузницу. Он работал мехом, всасывая и выталкивая воздух, как больные легкие великана, а свечение кузницы менялось от красного к оранжевому, с желтыми краями.
'Что мы здесь делаем, па?' спросил Дрем.
Вот, надень это и продолжай", - сказал Олин, игнорируя вопрос, тряхнул кожаным фартуком и жестом приказал Дрему взяться за мехи. Олин носил свой собственный фартук кузнеца, черный от шрамов и пятен.
Дрем так и сделал, ворча от тяжести фартука. Ему уже доводилось работать в кузнице, хотя это была самодельная кузница, которую построил его отец, когда они жили в Ардане. Ему это нравилось, он находил глубокое удовольствие в ритме работы, будь то мехи или молот. Мысли Дрема о сне улетучились вместе с его раздражительным настроением. Позади него раздавался лязг и грохот инструментов, снимаемых со стеллажей, двигались ведра, перекладывалось железо.
Уголь начал светиться желтым, с белым оттенком.
Па! позвал Дрем через плечо.
Тишина.
Жарче, - сказал отец.
Дрем зачерпнул побольше золы и пепла из зольника под кузницей и раздул огонь, а затем вернулся к работе над мехом.
Появился Олин, положил на верстак груду железных прутьев и что-то еще, завернутое в овечью шкуру. Тот самый сверток, который был пристегнут к его седлу. Почти благоговейно Олин развернул его, открыв черную глыбу камня, которую они обнаружили в предгорьях Боунфелла. Чувство тревоги вернулось к Дрему подобно лавине.
Папа, пожалуйста, что ты делаешь?
Его отец поднял глаза на Дрема, словно впервые заметив его.
Пожалуйста, папа, хоть раз скажи мне. Я не ребенок".
'Я делаю меч', - сказал Олин, его глаза ярко светились в кузне.
'Что? Зачем?
Бежать больше некуда, Дрем. Со времен твоей мамы мы путешествовали по Изгнанным землям, постоянно искали, бежали, спасались от прилива. Пять лет назад мы поселились здесь, и я думал, что мы наконец-то обрели покой. А теперь оно приходит сюда, проклятие Кадошим и Бен-Элим загрязняет все в этих Изгнанных Землях. Некуда больше идти. Я устал от этого, измучен этим". Он вернулся к сбору инструментов, снял с плеча сумку и порылся в ней. Дрем протянул руку и схватил отца за запястье, притянув его к себе.