Время ужаса

Гвинн Джон

Он вспомнил их ночь в кузнице Колдера, перебирал обрывки разговоров под грохот ударов молота или между ними.

Мы говорили о Бодил, о том, как оба были встревожены сценой смерти. Никаких следов. И следы от ремня на его запястье, как у животного, попавшего в силки. А Па сказал, что на трупе Колдера было ножевое ранение.

Дрем откладывал эту информацию, но ноющий голос подсказывал ему, что он что-то упускает. Ему казалось, что он сидит за ткацким станком, смотрит на нити гобелена, но не видит картины.

И

вот, наконец, он заставил себя вспомнить сцену в лесу, среди сумерек и снега, где умер его отец. Дрожащее дыхание грозило снова захлестнуть его, в груди забурлили слезы и боль, но он несколько долгих мгновений глубоко дышал, как учил его отец, когда он волновался или испытывал тревогу, и постепенно это ощущение улеглось. Не исчезло, но стало спокойным морем горя, а не огромной волной.

Белый медведь, его звуки стихали. Разговор - что делать.

Он осознал, что стоит, физически повторяя моменты и шаги со своим Па.

Преследовать. Оставаться. Уходить. Вот о чем мы говорили. Я сказал, что пора уходить. Если бы я только сказал это до того, как медведь был загнан в угол. Па все еще был бы здесь.

При этих словах океан его горя угрожающе вздыбился, и некоторое время Дрем стоял с катящимися по щекам слезами. Через некоторое время он вздрогнул и вытер их. Он заставил свой разум вернуться к месту гибели отца.

Медведь. Мы оба слышали его. Справа от нас.

Он повернулся и уставился направо, зажмурив глаза, вспоминая.

Как ему удалось обойти нас так тихо, если совсем недавно он громыхал по лесу?

Ответа на этот вопрос не последовало, поэтому он пошел дальше.

Па говорит мне бежать. Я падаю. Отрывочные взгляды. Боевой клич папы.

Теперь он лежал на земле во внутреннем дворе, снег холодный, бодрящий.

Я пытаюсь встать.

Он стоял на коленях во дворе, пытаясь встать.

Взрыв в затылке.

Падаю обратно в снег.

Очнулся, боль, повернулся, встал.

Он заново воспроизвел все это, как помнил и видел в своем сознании.

Удар по голове? Что это было? Не медведь - его когти разрезали бы меня, как дыню. И, кроме того, он пришелся не в ту сторону.

Он покрутился на ногах, обвиняюще оглядывая двор в поисках скрытого виновника, но только одна из его коз оглянулась на него, жуя.

Возможно, это была ветка, пролетевшая по воздуху в результате атаки медведя.

Он перешел к последним мгновениям, когда он держал своего папу, говорил с ним. Сначала меч. Потом...

Я был неправ.

Козы блеяли, вторая тоже была там. Обе они наблюдали за ним.

Он почувствовал досаду, потому что все еще не понимал. Его рука поднялась к медвежьему когтю на шее, на рубашке остались пятна крови от того места, где его схватил отец.

Я был неправ.

И тут Дрем сорвался на бег, пробежал мимо сарая и конюшни в загон, пробираясь по глубокому снегу, пока не оказался перед отцовским кирхой. Тогда он остановился, вдохнул глубоко, долго, словно бежал полдня, и мысль о том, что он собирается сделать, остановила его, сковала железной хваткой.

Я не могу этого сделать.

Ты должен. Это единственный способ узнать.

Еще один глубокий вдох.

Я не могу.

Ты должен. Да хотел бы, чтобы ты это сделал, если это приведет к правде. К ответу.

Усилием воли он потянулся и схватил один из камней на кирхе, покрытый толстым слоем снега и льда, и потянул его на себя. Камень сопротивлялся мгновение, его сковывал раствор, но потом с треском освободился. Он повернулся и осторожно положил камень на землю. Затем еще один, и еще. Вскоре пот залил его, и он трудился, удаляя камень за камнем, пока не увидел шерсть и блеск бледной плоти. Тогда он остановился, с его губ сорвался стон. Но теперь он был предан этому делу и должен был довести его до конца.

Пока, наконец, тело его отца не оказалось на свету. До него донесся слабый запах сырости и гнили, хотя, к счастью, снег и лед сделали это гораздо лучше, чем могло бы быть. Дрожащей рукой Дрем протянул руку и откинул плащ, обнажив голову и туловище своего отца. Он издал придушенный всхлип и еще несколько мгновений переводил дух, пытаясь сохранить мужество. В ту ночь в лесу он, как мог, обмыл своего отца. Сейчас лицо отца было бескровно-серым, бледным, как зимнее утро. Дрем оторвал взгляд от своей задачи и посмотрел на раны на груди отца. Он поднял правую руку, пальцы которой были скрючены, как когти, и в замедленном движении проследил путь ран на груди отца. Один ужасный взмах когтями, справа налево, сверху вниз, начиная с левого плеча отца и заканчивая правым бедром, уничтожая все, что было между ними. Дрем сделал паузу, подумал, попробовал сделать то же движение в обратном направлении, от бедра к плечу.

Нет. Не то. Это не могло быть так. Плоть разорвана и растерзана в другом направлении. Должно быть, это была правая лапа, режущая вниз, справа налево.

Он уставился на нее.

Потом он поднял руку к когтю на своей шее, крепко обхватил его и слегка покачнулся, когда до него дошла правда.

Потому что рану на груди его отца нанес медведь с пятью когтями, а у белого медведя было только четыре.

Дрем остановил коня перед домом Асгера. Он стоял на окраине Кергарда, крепкий домик из плетня с крышей из дерна, с воротами и дорожкой между домом и сараем. Дрем услышал скрип и грохот колес и увидел, как из сарая вышел Асгер, сидящий на скамье тяжело нагруженной вьючной телеги, с вожжами в руках, рядом с ним прижались жена и дети. Под складками одеял и мехов, которыми они были укрыты, защищаясь от предрассветного холода, могла быть еще дюжина детей.

Асгер улыбнулся, увидев его, и подстегнул двух крепких пони, которые тянули вьюк.