Время волка
Шрифт:
— Что? Нет, конечно, нет! Я...
— Но если ты думаешь, что я целыми неделями дёргаю двумя ногами, чтобы вести переговоры с де Треминсом только для того, чтобы ты всё испортил, тогда ты ошибаешься, мой мальчик!
— Вести переговоры? — Томас должен был собраться с силами, чтобы не перейти на крик. — Что это значит? Что вы уже вели переговоры – не спросив меня и ничего не сказав?
— Я должен дождаться твоего позволения? — вскрикнул его отец. — Да, дю Барри установил контакт со мной и полагаю, что это будет недёшево. Семья Клер стоит немного, она почти что несостоятельна,
— Отец!
Несколько секунд они только пристально смотрели друг на друга, оба со сжатыми губами, судорожно старясь не потерять самообладание. Под толстым слоем пудры на лбу его отца пульсировала артерия. Но, естественно, он не забывал, где он был.
— Ты можешь подумать один раз обо мне и нашей семье? — шептал он. — Только один раз?
— Возможно, вы подумаете о том, что я не буду шахматной фигурой на вашей шахматной доске? — также едва слышно ответил Томас.
— Нет, и ты знаешь, почему нет? Так как мир, в котором мы живем – это шахматная доска. Мы должны хорошо выбирать наши стратегии, чтобы продвигаться вперёд. И если мы не имеем никакой страны и никакого титула, в конце концов, мы нуждаемся в хорошей женитьбе. Как вообще ты представляешь себе свою жизнь? Твоя стипендия для отличников в академии это, конечно, прекрасно и хорошо. Всё-таки этот контракт тебе подарил дю Буффон. Но вечно убивать время с науками? Почему ты мечтаешь о том, чтобы прыгать с дикарями и людоедами вокруг огня, если сможешь однажды танцевать в Версале в королевском дворе?
Томас молчал, потому что теперь, когда он немного возразил отцу, вместе с яростью в сердце, он не мог дальше владеть собой.
— Я предостерегаю тебя, сын! Ты можешь вести себя как распутник, и читать тайком так много сочинений этого Вольтера и других бумагомарателей, которые пытаются встряхнуть оплоты нашей веры и королевский дом, но ты забываешь одно: кто-то может не делать ставку на естественный порядок вещей, кроме силы. Ты так горд, что понимаешь природу вещей, и при этом не хочешь допускать, что мы – люди, тоже подчиняемся естественному порядку вещей. Церковь, король, дворяне, местные граждане, крестьяне – мир делится как раз на эти категории. Невозможно это также немного встряхивать, как ты мог бы женить птицу и рыбу. Итак, прекращай желать чего-то иного, а живи по этим законам: единственное, чем ты можешь продвинуться в жизни, подняться по общественной лестнице, которая приведёт тебя ко двору. Тебе необходимы правильные связи, которые появятся у нас при женитьбе.
— Это ваше мнение, отец. И я совершенно его уважаю, даже если не могу разделить его во всех пунктах.
Шарль Ауврай вздыхал и вытирал лоб носовым платком.
— Я тебя не понимаю, — бормотал он, покачивая головой. — Иногда я верю, что ты бы продал свою душу, только бы отсюда уйти. Твой...
Он внезапно умолк, всё же Томас чувствовал колющую боль, как будто отец закончил предложение.
— Мой брат сделал бы это правильно, — сказал он очень отчётливо. — Арман поддержал бы ваши планы без Если и Однако. Вы это хотели сказать.
Каждый раз, когда Томас упоминал умершего брата, казалось, что отец старел на глазах. Его плечи опускались, будто он одевал горе, как пальто из свинца. Томас выиграл, но сегодняшний триумф имел горький вкус.
— Иногда я спрашиваю себя, упрям ли ты или просто глуп, — сказал его отец охрипшим голосом. — Это должно быть твоя проклятая бретонская башка.
Томас смотрел ему вслед, пока тот, подняв высоко голову, смешивался с гостями. «Почему это всегда должно заканчиваться так», — подавленно подумал он.
Юноша отвернулся и вытащил смятую бумагу из вазы. Этим вечером ему, в самом деле, изменила удача – комок бумаги выпал из руки и покатился под гардину. Когда он нагнулся за ним, его коснулся синий шёлк.
— Не досчитались этого, месье?
Аромат роз ударил ему в нос. Томас вскочил и оказался напротив белокурой гризетки. В этот раз она не кокетничала, а серьёзно его разглядывала. Потом подняла вверх угольный карандаш, который он уронил в игровой комнате.
Томас откашлялся.
— Спасибо.
С неприятным чувством он подумал, что она, наверное, уже долгое время должна была стоять за гардиной.
— Ваш отец страстный мужчина. Но с черепом бретонца он был не любезен. И вы не глупы. Если вы меня спросите, то вы были очень даже умны, что не бросились на шею молодой даме.
На этом празднике вежливых масок её прямолинейность была потрясением.
Это было нелепо, объяснять что-то постороннему, но у него было чувство, что нужно извиниться за своего отца.
— Череп бретонца не был высказан как оскорбление. Моя мать родилась в этом регионе.
Она только улыбнулась и указала веером на комок бумаги в его руке.
— Вы только что изобразили меня, не так ли? Если вы уж крадёте у меня портрет, я хочу хотя бы бросить на него взгляд.
— Боюсь, вам это не понравиться, мадемуазель. Если только вы хотите увидеться со складками своего лица.
— Ох, что было бы определённо не вполовину так много, как имеют некоторые дамы, когда только наносят косметику.
Казалось, что среди всех носителей масок она была единственным живым человеком. Томас знал, что должен был самое позднее сейчас проститься с ней с каким-нибудь галантным замечанием. Вместо этого он подал ей скомканный лист и смотрел, как девушка разворачивала его тонкими пальцами.
— Это действительно хорошо! И вы действительно вор! Вы воруете у меня даже промахи, которые я охотнее бы скрыла, — она указала на маленькую неравномерность своей улыбки, которую как раз изобразил Томас. — Не особенно лестно. Но ваша честность мне нравится. Я могу сохранить портрет?