Время войны
Шрифт:
— Девчонка малолетняя попыталась убить начальника отдела окружного управления Органов. Если хотите убедиться, можно и его сюда вызвать. А это чистый теракт. Высшая мера без вопросов.
Казарин в изнеможении закрыл глаза.
— Это правда, папа, — тихим, каким-то чужим голосом, лишенным эмоций, произнесла Лана. — Я Голубеу ножом порезала. А они маму убили. Пусть теперь и меня убьют…
Генерал глухо зарычал, еле сдерживаясь, чтобы не завыть волком.
— Вашу дочь расстреляют, Казарин, — подтвердил следователь. — А перед этим с ней хорошо поработают, чтобы вскрыть те
— Чего вы хотите? — взяв себя в руки, спросил генерал.
— Чистосердечного признания. Подписи под протоколом, который вы читали уже не раз. Там, правда, появились некоторые дополнения…
— И вы отпустите дочь?
— Мы ее не расстреляем. Ее деяние можно переквалифицировать с теракта на нанесение телесных повреждений. отсидит несколько лет и выйдет на свободу с чистой совестью…
— Отпустите ее. Тогда я все подпишу.
— И так подпишете. Вы же не хотите, чтобы вашу дочь разложили сейчас на этом столе и с нею позабавился весь конвой? Могу поспорить — для нее это будет страшнее расстрела.
— Откуда только берутся такие выродки, как ты…
Усталый следователь никак не отреагировал на это. а Лана, которая все это время смотрела куда-то вниз, на свои босые ноги, подняла голову и произнесла:
— Папа, не слушай их. Пусть делают, что хотят. Я все выдержу.
Она уже начала понимать, что в этом заведении не один подлец по фамилии Голубеу, а много ему подобных. Измена поселилась на самом деле не в армии, а в Органах, и некому сообщить об этом великому вождю и другим честным людям. Предатели в серой униформе сажают честных людей в тюрьму и убивают их, чтобы никто не узнал о чудовищной измене.
Но раз следователи изменники — значит, они враги. А с честью выносить любые пытки врагов — святая обязанность любого настоящего юнармейца.
Лана машинально дотронулась до груди в том месте, где всегда был юнармейский значок. Сейчас его не было. Лану забрали из дому в ночной рубашке, и в этой же рубашке она сидела сейчас перед отцом и следователем.
Гибель матери и осознание масштабов измены в Органах, вид и состояние отца и оплеухи, которые влепил ей на первом допросе после ареста злой следователь, ввергли Лану в шоковое состояние. Внешне оно характеризовалось какой-то удивительной отрешенностью, как будто все это происходило не с нею или во сне — хотя Лана отлично понимала, что никакой это не сон.
Она не сразу поняла другое — почему добрый следователь вдруг поднялся и вышел. Только когда ее вдруг сорвали с табуретки и стали валить на стол, задирая подол, она сообразила, что происходит.
Занятая своими мыслями, Лана пропустила перепалку отца со следователем, во время которой генерал пытался выторговать какие-то уступки в отношении дочери, просил, чтобы ее имя не упоминалось в протоколах, чтобы ей не шили шпионские связи и теракт — но кончилось тем, что у доброго следователя просто лопнуло терпение и он покинул кабинет, уступив место своим злым коллегам.
Те принялись за дело круто. Четверо завалили девушку на стол, а двое держали ее отца.
— Нет!!! — срывая голос, страшно кричал генерал.
— Подписывай! — орали ему, тыча под нос какие-то бумаги.
— Подпишу! Все подпишу. Не трогайте ее.
Он подписывал дрожащей рукой листы протокола, бормоча:
— Когда сюда придут амурцы, вам это припомнится… Все вам припомнится… Вот тогда умоетесь кровавыми слезами.
— Папа, что ты говоришь?! — воскликнула Лана в изумлении.
— Что я говорю?! — не хриплым и измученным, а почти обычным, генеральским, твердым и резким голосом сказал Казарин. — Я говорю, что вся армия по тюрьмам сидит. Не сегодня-завтра начнется война, а воевать некому. Знаешь, что в этих протоколах? Там имена офицеров, которые еще остались на свободе. Теперь их тоже посадят. Ты должна знать.
— Молчать! — вопили наперебой следователи, а Лана, вспомнив, как ее расспрашивали про Иваноу и других солдат, прошептала ошеломленно:
— И солдат тоже… Какое чудовищное предательство. Они тут все предатели. Лицо Бранивой должен узнать. Ему надо как-то сообщить…
Генерала Казарина уже выволакивали из кабинета, а он, вырываясь и оглядываясь на дочь, ревел раненым зверем:
— Бранивой?! Бранивой погубил Тимафею! Тимафею… Гордость армии. А он его предал! Бранивой и есть главный предатель. Теперь всему конец…
Когда его крики затихли в глубине коридора, в кабинет вернулся добрый следователь.
— Вот видишь, — сказал он Лане, как ни в чем не бывало. — Твой отец — самый настоящий изменник. Слышала, что он говорил про великого вождя целинского народа?
Лана, которую сначала повалили на стол, а потом сбросили на пол, наконец снова смогла сесть на табурет, оправляя надорванный подол. Привалившись спиной к стене и, глядя куда-то мимо следователя, она произнесла тем своеобразным тоном, который бывает у людей не в себе:
— Не-е-ет. Предатели — это вы. Вас надо расстрелять. И вас обязательно расстреляют. Всех расстреляют. И вас… И вас… И вас…
Она поочередно поворачивалась к каждому из присутствующих в кабинете, и они как от удара вздрагивали под ее взглядом.
Они ведь прекрасно знали, что выбрали себе профессию повышенного риска, и что попасть под расстрел им даже проще, чем простым людям с улицы. И для этого вовсе не требуется какой-то особенной вины.
30
Если бы Игар Иваноу узнал, что его судьба решается в кабинете великого вождя целинского народа, он бы, наверное, тут же скончался от разрыва сердца. Но к счастью, ни о чем подобном Игар даже не догадывался.
А между тем великий вождь, который обладал хорошей памятью на имена, запомнил фамилию солдата из Дубравского полка и пару раз поинтересовался у генерального комиссара Органов, как идет расследование в этом направлении.
— Ничего нового, лицо Бранивой, — не без сожаления ответил Пал Страхау. — Удалось лишь вскрыть несомненную связь Иваноу с командиром полка майором Никалаю, так что следователи из окружного управления теперь сомневаются, кто из них резидент. Никалаю подходит на эту роль больше. Но у него, в отличие от Иваноу, кристально чистая анкета. Совершенно ничего примечательного.