Времяоник
Шрифт:
* * *
Больше всего мне не нравился ледяной кефир, который нам давали на ужин. Подогревать его то ли ленились, то ли не было возможности. Из-за этого кефира я часто болел, особенно зимой. Отказаться от него было нельзя: в саду заставляли съедать и выпивать все, что готовили, причем быстро. Сопротивляться было трудно.
Помню, как-то раз я улегся в группе прямо на ковре и пытался понять, отчего я так необычно и неприятно воспринимаю свое внутреннее состояние. Наверное, я заболевал гриппом, и поднялась температура. Захотелось поставить раскладушку и лечь в постель, но мне не позволили – не положено. Я подумал, что со взрослым бы так не поступили. Ведали бы они, с кем имеют дело! Я чувствовал
Частенько, смотря на пластмассового зайца, я думал, что и когда вырасту – с ним не расстанусь, и он будет стоять в зеркальном шкафу. Появлялась уверенность, что я доживу, вырасту, стану большим, какие бы ни происходили неприятности. Со временем краска на игрушке начала облезать, разжеванное ухо совсем растрепалось, это привело меня в растерянность, но потом я решил, что обязательно куплю нового, точно такого же, и непременно когда вырасту, поставлю в шкаф со стеклянными дверцами и зеркальными стенками, хоть у нас тогда и шкафа-то такого не было. Эти мысли были настолько яркими, осязаемыми даже, что я не сомневался, что так будет.
* * *
Осенью мы – я, брат и родители – переехали из бабушкиного дома в городскую квартиру. Новое жилище показалось мне пустым, чужим, неприятным. На кухне бегали огромные тараканы. В комнатах было очень холодно. Я начал болеть. Ходил на уколы, собирая, как вознаграждение, бутылочки от лекарств. Приходила комиссия от ЖЭКа, мерили температуру под кроватью, бессильно разводили руками.
* * *
Однажды я услышал по радио рассказ Тургенева "Муму". После этого здание детского сада – красивый двухэтажный дом, окруженный забором, —представлялось мне бывшим помещичьим особняком, отнятым у богачей после революции, о которой я слышал много рассказов от бабушки. Я воображал, что где-нибудь поблизости в сарае мог жить дворник Герасим, уже без Муму. Революция загадочным образом связывалась с судьбой бедной собачки.
* * *
Группу иногда водили в кинотеатр. После фильма "Аты баты, шли солдаты" я остро, болезненно осознал, что недавно в моем мире была жестокая война.
Прошлого не изменишь. Оно всегда будет меня мучить, пока я жив. Надо как-то привыкать. Нет, не просто будет жить в этом мире. Но что делать? Возможно, мне предстоит спасти этот мир.
Взрослые заверяли, что сейчас все страны борются за мир и счастье, и войны уже никогда не будет.
Жизнь продолжалась своим чередом, и мне ничего не оставалось, как наблюдать за происходящим. Привыкнуть к прошлому оказалось возможным, но иногда мне снились кошмары.
Во сне меня преследовал горящий человек. Я с другом, почему-то взрослым и одетым в армейскую форму, кидал в него снежки. Этот сон мне снился несколько раз.
* * *
Я полюбил слушать радио, знакомясь через него с миром. Мне было совсем мало лет, а я уже понял, что люди не верят в возможность предвидения будущего, и беспокоился, видя в этом слабость окружающего мира.
Информация, идущая из будущего, наводила неясные, но грустные мысли, будто грозила бедой. Это тоскливое настроение было трудно преодолеть, оно мешало наслаждаться жизнью. Я решил, что здесь какая-то ошибка, что это вроде негатива фотографии, которая на самом деле будет не такой страшной.
Но в мире что-то было не так. Случайно узнал трагедию воспитательницы детского сада. Ее мужа убили. Возвращался домой через колхозные поля, и два милиционера избили его до смерти, якобы за кражу лука, которым сами же и наполнили ему карманы.
Как такое возможно? Кто такие милиционеры? Какие еще колхозные поля?
* * *
В детском садике было скучновато. Особенно тяжело было в “тихие” часы, когда группу укладывали спать на раскладушках. Иногда, когда воспитательницы уходили, дети начинали шуметь, баловаться. Некоторые раздевались догола.
Однажды, во время какого-то мероприятия, когда всех усадили на стулья в три ряда, заметили одну девчушку, занимавшуюся подозрительными развлечениями в дальнем углу. Ее сильно поругали. Сообщили матери, которая работала поваром в том же садике. Она поставила дочь в центре зала и сняла с нее трусы – "чтобы постыдить". Девчонка ревела как корова, хотя и была в платье. Я смотрел на нее и размышлял, что с детьми не очень-то церемонятся. Авторитет взрослых был окончательно подорван.
Просто беда с этими девчонками. Вот одна насовала себе в нос пуговиц от рубашки и заплакала. Воспитательницы всполошились, вызвали “Скорую помощь”. Пришел дядя в белом халате, с фонариком на голове, ковырял блестящей палочкой у девочки в носу, сердился.
Детский садик был круглосуточный, некоторые дети оставались на ночь, спали на раскладушках. Плохо-то как.
Мама забирала меня из сада в пять часов. В теплое время года мы, забежав к бабушке, немного перекусив и прихватив брата, шли на речку купаться. Мы спешили, и меня везли в старой большой коляске. Порой брату тоже хотелось в коляску, он начинал капризничать, жаловался на жару и усталость. Мама устраивала его в коляску, а меня сажала к нему в ноги, и так мы продолжали путь. На берегу было хорошо, свежо. Раздевшись, я по горячим камушкам бежал к воде. Осторожно забредал в воду, медленно окунался. Брат умел уже плавать самостоятельно, только придерживался на всякий случай за надувную лягушку. Накупавшись, мы быстро переодевались в сухое и шли домой. Медлить было нельзя: к вечеру людей облепляли тучи комаров и безжалостно кусались. Ужинали у бабушки. День кончался. Мама с бабушкой стирали наши носки, рубашки, готовили нас к завтрашнему дню.
Поздно вечером мы уходили в свою квартиру. Возле фонарей кружились мотыльки. Воздух полнился ароматом цветов – душистого табачка и чабреца.
Дома мыли ноги, чистили зубы и ложились спать. Иногда мама читала нам сказки и интересные истории из журналов “Мурзилка” и “Наука и жизнь”.
Просыпался я вместе с мамой. Слушал, как она вставала и шла на кухню, разогревала завтрак, будила брата. Подходила к моей кровати. Я притворялся спящим. Мама гладила меня, целовала в щечку, и я открывал глаза, жмурился, неохотно выбирался из постели, садился на горшок, бежал умываться. Мама ставила на стол завтрак. Жевали мы с братом кое-как. У меня основной завтрак был в садике, у Бориса по утрам не было аппетита, но мама заставляла. Потом мама провожала меня в садик. Она спешила на работу, обещала быстренько зайти за мной и, поцеловав, уходила, а я бежал к окну и следил за ней взглядом, прижимая к себе зайца, пока она не скрывалась за оградой.
2
По субботам и воскресеньям я жил у бабушки. Вставал рано. Бабушка пекла пирожки и блинчики. По утрам удивительно свежий, туманный воздух и особенно остро чувствуется, что жить на свете стоит.
Весной, когда сходил снег и земля подсыхала, бабушка с мамой вскапывали огород. Потом сажали картошку. Я тоже помогал: бросал в ямки проросшие картофелины.
Дальше обходились без меня. Мне уже не разрешали ходить, “топтать грядки”.
Брат завел себе маленькую грядку, ему дали место с краю от погреба. Там долго ничего не прорастало, и он начал подозревать, не потоптал ли ее я. А я и не знал, что у него есть грядка. Мне тоже захотелось иметь свою грядку.