Времяточец: Откровение
Шрифт:
— А хотите ли вы этого?
Эйс осмотрелась: пляж, чайки, серые дома престарелых. Воздух тут пах тоской, как в лондонском метро в начале зимы. Привкус несбывшихся мечтаний и желаний. Ну, в этом же и есть смысл взросления, правда? Прекратить мечтать и начать что-то делать.
Она жила очень быстро, но умерла очень молодой. Ну, по крайней мере, на Луне теперь есть симпатичный труп. И много сожалений.
— Нет, — наконец, сказала она. — Не могу улыбнуться. Я только что поняла, что… Это ведь не шутка?
— Нет. Вы действительно умерли. Боюсь что этот… Доктор просчитался.
— Чего?! —
— Видимо, он рассчитывал на то, что вы переживёте эти несколько секунд декомпрессии, — женщина указала на установленный в её будке маленький чёрно-белый телевизор. — Мне так нравится эта передача.
— Профессор меня укокошил, — прошептала Эйс, а затем закричала: — Он всё-таки доигрался!
— Не сердитесь, — предупредила женщина. — Это может плохо сказаться на том, что с вами будет дальше. Вы готовы к божественному суду?
— Да, — мрачно улыбнулась Эйс, надевая на плечи рюкзак. — А он ко мне готов?
Доктор смотрел на сканер, пытаясь проанализировать ложь Челдон Боннифейс.
— Для этого нужно столько энергии… — бормотал он. — Такая глубина иллюзии… Даже гравитация. Как это делается?
Он вынул из кармана часы и мельком посмотрел на них, словно боялся, что кто-то подсмотрит. Так же быстро он их спрятал.
Хеммингс ходил по таверне, пиная ногами стулья. Он удивлялся, что эта непрекращающаяся рождественская атмосфера, вечное ожидание, так его раздражает. Быть может, это потому, что в его доме Рождество было таким приятным временем. Его отец готовил большущий завтрак, они обменивались у камина подарками.
На луне время не было так связано с церковью, здесь не было ни праздников, ни служб, только медленный распад камней под действием радиации. Рано или поздно, разумеется, наступит рассвет, но немного снега и несколько украшений, выбранных со злым умыслом, ещё не сделают утро рождественским.
Да и почему ему вообще хотелось, что бы Рождество было настоящим? Разве его не беспокоила судьба?
Что ж, какая-то далёкая, невозмутимая часть его сознания ответила, что судьба — это для детей. Хватит ему игрушек и в виде местных жителей. Но что произошло, когда пришёл Санта-Клаус?
Он прицелился в латунную деталь упряжи, украшавшую бар, дунул на неё, и она рассыпалась лунной пылью.
Мистер и миссис Хатчингс подпевали гимну, сидя на скамье в церкви святого Кристофера, двигая губами в такт словам, которых не могли вспомнить.
«Но в тёмных улицах сиял неугасимый свет. Надежды, страхи прежних лет сегодня собрались».
Эмили слышала немного напряжённые голоса сидевших вокруг неё прихожан, сидевшего рядом мужа, но помимо них пел ещё кто-то, высоким и красивым голосом. Голос был мужской, но в нём была способность и к женскому диапазону. Эмили вспомнила, что уже слышала что-то похожее, когда была подростком и болела. Она сказала маме, что куча одежды на стуле была на самом деле носорогом. Мама, конечно, посмеялась с этого, а воспалённый мозг Эмили обиделся. Ведь одежда только что бросилась с разгона рогом на каминную полку. Она дрожала, боясь, что умрёт, и слышала что-то неясное, что она рационализировала как звук включённого
— Страх, — бормотал этот голос, — всех нас делает спутниками.
И в этой церкви было что-то похожее на тот голос, напоминавшее о тех годах учёбы и слёз. Эмили очень надеялась, что это не Бог. У неё было нехорошее предчувствие, что если она его когда-нибудь встретит, то попросит уйти, потому что если честно, она в него не верила, и она не хотела быть той, кто беседует с божествами.
— Это с вашей стороны лицемерие, — сказал голос в паузе между куплетами.
— Подержите минуточку, — пробормотал невысокий шотландец, вручая ей ребёнка.
И тут Эмили сделала то, на что, как ей раньше казалась, она была неспособна. Нечто очень старомодное.
Она упала в обморок.
Устав ждать, Чед Бойл пинал в церкви лунные камни.
— Уже недолго осталось, — сказал в его голове голос Ангела. — Я отправила её в системы, в которые наше присутствие не может проникнуть. Он, сам того не осознавая, ослабил защиту, потому что она ему так хорошо знакома. План уже идёт полным ходом.
— Я не понимаю, что ты говоришь, — пожаловался Чед. — Я хочу есть, я хочу делать с Дотти ужасные вещи.
— Какие ещё ужасные вещи? — спросил женский голос.
— Набить её рот червяками или повыдёргивать ей ногти из пальцев ног. По-настоящему ужасные вещи.
И тогда Ангел показала Чеду картины по-настоящему ужасных вещей. Она показала ему войну, траур, пытки, геноцид и жестокость. Она показала ему, что это было распространено повсюду, и повсюду на это закрывали глаза, когда речь шла о возможной выгоде. Она показала ему, какой была вселенная в её глазах.
Это был почти экзамен, чтобы увидеть, насколько хорошо её маленький партнёр годится для её великих замыслов. Или же это была отчаянная попытка найти собеседника. Увидев всё это, Чед начал плакать и бормотать слова кошмара.
Когда всё закончилось, он открыл глаза, потрясённый и немного постаревший.
— И это тоже, — прошептал он. — Это я с ней тоже сделаю. Но сначала я хочу найти червей.
— У тебя будет такая возможность, — успокоил его голос. — Всему своё время.
Эйс брела по пирсу, обуреваемая сомнениями.
При жизни у неё как-то не было времени на то, чтобы верить во что-то. Она верила только в своих друзей. Это плохо закончилось. Так же, как и её отношения с Одри, её матерью. Тяжело сглотнув, она пошла дальше.
Теперь уже слишком поздно.
В конце пирса стоял театр, его щиты для афиш были пусты и серы, остатки плакатов давно сгнили. Огромное свободное пространство было словно создано для граффити, но Эйс подумала, что ей лучше вести себя хорошо.
Дверь заведения была открыта.
Спокойная, как слон, Эйс зашла вовнутрь.
В её сознание что-то скакнуло — должно быть, так чувствует себе телевизор, когда его выключают — и Эйс оказалась на сцене. Сидевшие в рядах кресел зрители смотрели на неё с нетерпением. Она не видела, кто там был, но она словно оказалась среди старых друзей, было множество знакомых звуков и запахов, которые, казалось, она вот-вот узнает.