Всадник без бороды(Юмористическая повесть)
Шрифт:
— Ну, тот берег от нас не убежит, — задумчиво продолжал Алдар-Косе, — а у людей, кажется, горе… Поедем, посмотрим, может, помочь нужно.
По-прежнему тщательно скрываясь, Алдар-Косе проехал еще немного. Потом соскочил на землю и повел коня в поводу.
Через несколько мгновений из-за кустов он увидел сидящих кружком возле самой воды казахов-бедняков. Они громко стонали, причитали. Внутри круга на белесом выцветшем песке, раскинув ноги и руки, лежал какой-то человек без халата.
— Утонул, наверное, — с состраданием подумал Алдар-Косе и, ведя за собой коня, вышел из кустов.
— Что случилось? —
Но те даже не повернули к нему лиц, лишь раздались немного, пропустив его внутрь круга.
— Ну, вот мы и встретились! — неожиданно вскакивая на нога, вскрикнул «утопленник».
— С помощью аллаха мы перехитрим и сотню таких безбородых, как ты! — послышался сзади Алдар-Косе радостный голос.
Алдар-Косе оглянулся и вздрогнул, словно в него воткнулась стрела: сзади, выскочив из овражка-балки, стояло пять жигитов. Их кони нервно перебирали ногами. Черная борода и широченные плечи всадника, конь которого стоял впереди других, показались Алдар-Косе знакомыми. Казалось странным, как может хрупкий конь нести на себе такую тушу.
«Срым! — вдруг узнал жигита Алдар-Косе. — Самый верный пес Аблая!»
И Алдар-Косе не успел даже удивиться этому, как жигиты, старательно изображавшие убитых горем бедняков, схватили его за руки и за ноги, а «утопленник» набросил на него петлю аркана. Руки Алдар-Косе оказались прижатыми к телу, сильный рывок бросил его на землю, и на него обрушились плети и дубинки жигитов.
— Э-э, забыли, что сказал бай-ага? — услышал Алдар-Косе голос Срыма. — Чтоб живой остался!
И это были последние слова, которые услышал Алдакен.
Глава десятая
В ПАСТИ ВОЛКА
У волка в зубах трус от страха пропадает,
а храбрец волку зубы вырывает.
Жил-кочевал в степи бедняк. Был у него один-единственный сын — Даулет. Он родился в юрте, рос среди степных трав, и когда смотрел вверх, то не видел другого неба, кроме бескрайнего неба степи.
Отец был молчалив. Лишь изредка вынимал он из мешка длинношеюю домбру, и две ее струны начинали говорить о радостях и горестях, о дожде и снеге, о беге скакуна и журчании ручья. Домбра была единственной игрушкой малыша. Даулет едва научился ходить, а уже больше всего на свете любил гладить струны. Если он начинал капризничать, рядом с ним клали домбру. Даулет обнимал ее стройную шею и засыпал.
— Как бы он ее не поломал! — беспокоился отец.
Однажды в юрте запела перепелка. Ее хотели поймать, но смех Даулета остановил взрослых. Даулет сидел, гладил струны домбры и смеялся — это он заставил струны петь по-птичьи. С этого дня Даулет не выпускал домбру из рук, а отец уже не боялся, что малыш ее сломает.
Когда Даулет подрос,
Иногда на Даулета нападала тоска. Это бывало в те дни, когда его домбра оказывалась бессильна, когда она не могла заставить слушателей заплакать или засмеяться. Но такое случалось редко.
И вдруг Даулет исчез из степи. Прошла весна, вторая, третья… Потом понеслись слухи: где-то в Калмыцких степях видели Даулета. И рассказывали, будто струны его домбры поют уже лучше птиц, разговаривают как люди!
А когда вновь появился в степи Даулет со своей домброй, то убедились казахи, что слухи были правдой.
Звонко и нежно звучали струны. Заслышав их песнь, останавливались отары и чабаны, табуны коней замирали на скаку как зачарованные, не успев опустить поднятые копыта, птицы спускались на землю.
А когда струны пели призывно и мощно, то словно гром катился по степи, словно пели сотни труб-корнаев. Плавились сердца у равнодушных, злые становились добрыми, трусы — храбрыми, а скупые — щедрыми. Вот как играл Даулет!
Домбра Даулета не просто веселила, бодрила или печалила казахов. Она рассказывала о далеких краях, о больших реках, о морях и озерах. В песнях домбры шумели цветущие сады, слышались песни далеких народов, щебетали сказочные птицы и все неведомое, далекое, чужое становилось близким, добрым, красивым.
Казахи смеялись и плакали, пели, радовались вместе с мелодиями Даулета. Из дальних краев приходили люди послушать музыканта. Спускались племена с гор, перебирались через пустыни, переплывали реки — песня объединяла всех, звала к согласию и дружбе.
Улыбки и тепло сердец были лучшей наградой для Даулета.
Эмир, узнав о великом музыканте, приказал ему прийти во дворец, но Даулет отказался. Рассвирепев, повелитель потребовал притащить музыканта силой.
— Я посажу его в клетку, — гневно молвил эмир, — и он будет играть только для меня одного!
Когда Даулету передали эти слова, он рассмеялся. И сколько друзья ни уговаривали музыканта скрыться, спастись от эмирской злобы, он только улыбался в ответ.
Прошел день, прошла ночь. В аул, где гостил Даулет, примчались сто эмирских жигитов. Когда они взмахнули саблями, все зажмурились — так сверкнуло солнце на ста клинках!
Лишь гордый музыкант смело смотрел на грозных всадников. Пальцы его слегка тронули струны. Полилась красивая, словно чудесный сон, мелодия. Даулет зашагал по дороге, а кони, как послушные птенцы перепелки, пошли за ним. Лихие жигиты даже забыли убрать свои сверкающие сабли в ножны, и казалось, что музыканта сопровождают солнечные лучи.
Так шествие и вошло в ворота крепости-дворца.
Даулет поднялся в покои, где среди своих визирей, телохранителей, мудрецов и шутов восседал великий эмир. Перед эмиром стояла большая позолоченная клетка, приготовленная для Даулета.