Всадник Мёртвой Луны 33
Шрифт:
– Что ж, - с тяжёлой угрюмостью, выдававшей крайнее напряжение его сознания, заметил Тайновед, - По крайней мере до сего момента те лазутчики себя никак не проявили. Будем надеяться, что уже таки и не проявят. Что - не успеют.
– А всё же я совсем не понимаю, - Ворчливо отозвался Весельчак, с ожесточением тря, при этом, кулаками оба своих глаза, - И чего эт они там утра-то ждали? Что - ночью ударить не могли, что ли? А теперь что - оркам при свете дня сражаться, так?! Ужель они столь уверены в своём необоримом превосходстве?
– Кто знает, кто знает, - Озабочено отозвался Тайновед.
– Что там
Напряжённо всматриваясь в небо на севере они вдруг отчётливо увидели поднимающуюся над горами далёкую волну гари и густую пелену дымов.
– Ага, - Отметил Тайновед, - Там ставят дымовую завесу. Ну - разумно, разумно. Что ж - всё легче тем же оркам будет.
– Могли бы как и пару дней назад - поднять дымы на всё небо.
– Недовольно пробурчал Весельчак.
– Ну, наверное не видят необходимости. Или - не нашлось времени подготовить что-то подобное так быстро.
– Рассеянно отозвался командир, не отрывая напряжённого взгляда от постепенно затягивающегося дымами небосклона на севере.
Предельное напряжение происходящего там, далеко от их взора, но отчего зависели напрямую и их личные судьбы, буквально висело в воздухе, натянутое как струна. Их всех таки сильно угнетала полная невозможность отслеживать происходящее, а также и их собственная полная бездеятельность при этом.
Солнце уже поднялось достаточно высоко, и туман внизу постепенно таял в струях тёплого воздуха, опускающегося вниз с постепенно нагревающихся склонов. И тут вдруг их всех накрыло жаркой горячей волной, пришедшей откуда-то словно бы изнутри их сознаний, тела их вздрогнули, и по сердцам пронёсся холодок чёрного, ледяного, совершенно безотчётного ужаса. Ужаса, для которого, казалось бы, не было никаких особых видимых причин. Но предчувствие чего-то крайне недоброго удушающим смрадом вдруг их всех сковало.
Они разом повскакивали с табуретов, и столпились у внешнего каменного ограждения башни, исступлённо вглядываясь туда, за горы, и силясь понять, что же это с ними всё-таки происходит. И тут вдруг башня дрогнула у них под ногами, и по небу покатился далёкий и страшный гром, от которого, как им показалось, задрожали даже скальные вершины вокруг. Удары приходили один за другим безостановочно, и там - за горами, на небе взметнулся совершено непередаваемо огромный столб чёрного дыми и пепла, пронзаемый бесчисленными кровавыми молниями. И от этого дымного столба, вздымающегося всё выше и выше, на них начал накатывать, волна за волной, непереносимый рокот, больно бьющий по ушам, и отзывающийся мелкой дрожью всего тела.
– Что! Что это такое?!
– Каким-то не своим, визгливым, и совершенно потрясённым голосом закричал Весельчак, но крик его лишь бессильно утонул во всё нарастающем грохоте. За спиной у них, казалось, зашаталась даже башня в Детинце, и какой-то момент им даже представлялось, что она вот-вот обрушится им на головы градом рассыпающихся камней. Они заметались беспомощно по площадке укрепления, и тут глазам их открылось нечто уж совсем непередаваемое.
Камни двора Детинца словно бы вздыбились, и из бесчисленных щелей меж плитами потекли струи непроницаемо чёрного дыма. Кто-то с ужасом крикнул, указывая вниз, в город - и там тоже с грохотом посыпались обломки хижин, и меж развалин из почвы начали тянуться такие же непроницаемо чёрные дымы. От этого зрелища они попросту закаменели на своих местах - там где их застало это видение.
Дымы же внизу, постепенно сплетаясь меж собою, начали образовать смутные, призрачные человеческие тени, которые сначала беспорядочно метались, не сталкиваясь, а как бы проходя свободно друг сквозь друга, но потом, успокаиваясь, начали собираться в огромные толпища, от которых буквально исходило ощущение тяжкой муки и чего-то совершенно непереносимого - вроде тяжёлого трупного запаха из развороченной могилы.
Потом над городом пронесся вдруг пронзительный, леденящий вихрь, ударив по этим толпищам, но не развеяв их, а лишь как бы уплотнив ещё больше. Из многочисленных глоток там, внизу, вырвался вопль гнева и чёрной ярости, глаза их зажглись, как красные угли, и ясный день над городом, казалось, совсем померк от этого вопля, обратившись в стылую и вонючую погребную темень.
Владиславу казалось, что глаза всех там, внизу, обращены прямо на них, стоящих здесь, вверху, на башне, и что глаза эти горят одним единственным неутолимым желанием - вонзить в них когти тянущихся к ним рук, впиться в их плоть зубами, и пить, пить, яростно урча, кровь из их вен, до тех пор, пока жизнь окончательно не покинет тела их. Во взорах этих, стоящих там, внизу, было столько ненависти, столько веками копившейся злобы, что Владислав начал под попросту задыхаться от непереносимого, тяжкого ужаса.
И вдруг - откуда-то, словно бы с самого небосклона, ударил чёткий, ясный, мелодичный звук, как бы какого-то далёкого колокола из непостижимой, совершенно бездонной глубины. Взоры стоящих внизу разом погасли, и тут он увидел их лица - лица суровые, и лица нежные, лица мужские, и лица женские, лица подростков, и личика совсем маленьких детей. Свет вновь вернувшегося дня лёг на эти лица мягким отблеском умиротворения и покоя, и - словно бы над этими толпищами вдруг зазвучала мягкая, успокаивающая, манящая в ту далёкую даль, откуда принёсся сюда удар этого колокола музыка.
Все лица, там - внизу, поднялись к небу в едином порыве, и над городом пронёсся уже совсем другой порыв ветра - тёплого, мягкого, остро пахнущего влажностью и морской солью. И, словно подхваченные этим ветром - их тела стали плавно взмывать в воздух, возносясь всё выше и выше, и - растворяясь постепенно в ясности стремительно наступающего дня.
Владислав смотрел, и никак не мог оторвать своего взгляда от этого зрелища. Вот перед ним проплыл, чуть улыбнувшись ему, тот самый воин, который провёл его в подземелье в самую первую ночь его в городе, вот мелькнуло молодое женское лицо, искажённое судорогой боли и отчаянья, которая, постепенно разглаживаясь, по мере вознесения, открывала путь улыбке освобождения и тихой, уже ничем не омрачаемой радости. Вот - мелькнуло лицо мальчика, лет не более десяти, восторженно-радостное, сверкающее ожиданием чего-то непередаваемо прекрасного и замечательного, вот - пронёсся уже почти что младенец с лицом, расцветающим радостью от предчувствия встречи со своей давно и так страшно утраченной матерью.