Всадник на вороном коне
Шрифт:
Хорошо, со временем человек должен жениться, завести семью — иначе куда подеваются девушки и кто станет за детьми присматривать, в мам превращаться — ведь без мам и пацанам нельзя. Так пусть человек со временем женится, но не теряет самого лучшего в себе, не забывает о том, что он мужчина! Что же это такое? Друзья там. Туда поглядывает сержант Ромкин — изображает, будто смотрит строго, осуждающе, а дай волю, небось, тоже там был бы. Даже офицеры обратили внимание на ту компанию, смеялись, поговаривали о ней — тоже, выходит, интересно. Разве допустимо такое?
В одном классе с Максимом учится девчонка. Ничего девчонка, спортом занимается — плавает, на соревнованиях выступает, в городском чемпионате первое место заняла. Не шепчется по-за углами с подружками, не хихикает. Не задается, не ябедничает, не притворяется напуганной, если таракана увидит. В общем, как пацан. Ее в классе все уважают. С ней можно было бы подружиться, тем более что она самая красивая, но если бы даже она подружилась с Максимом, он не забыл бы о своих друзьях.
Обиженный, возмущенный, Максим встал, обошел машины, направился к шоссе, что пролегало вдоль моря. Асфальтированная стремительная лента, накатанная до синевы, рассекала сухую каменистую землю. За шоссе пустырь был еще заброшеннее и печальнее. Видно, так изранило, искалечило этот пустырь во время войны, что и теперь тут не сажают деревья, не строят дома…
Максим подобрал кусок железного прута, толстого — в палец, ржавого. Им удобно было откидывать небольшие камни, отклонять колючие кустики. Наверно, здесь лежат еще пули и осколки с той войны. Найти хотя бы один на память. Неужели все подобрали? Или ржавчина изъела металл за долгие годы?.. Попадались серые щепки, дырявые, как кружево, куски жести, битое стекло — ерунда всякая.
Впереди тянулась невысокая насыпь — может, это след старой траншеи? Нет, это канава, которая начиналась у трубы, что была проложена под шоссе. Канаву отрыли давно — на дне блестели, как полированные, следы высохших луж, стены кое-где обвалились. Максим спрыгнул в канаву и пошел по ней. Ничего интересного — глина, камни, обрывки корневищ. Он хотел уже выбраться наверх, как в глаза бросился странный предмет: из-под осыпавшейся земли высовывался кусок тонкой трубы, вроде водопроводной, только сильно попорченный, и что-то круглое. Максим потянул за трубу — она не поддавалась. Поддел круглое прутом — из осыпи выкатился помятый котелок без ручки. Максим поднял его, осторожно вытряхнул землю: котелок истончился, продырявился — руками можно изломать. Наверно, его потерял наш солдат, когда здесь шли бои. А труба? Винтовка? Для винтовки труба толста. Для пушки или миномета слишком тонка. А что, если в этой земле лежит и сам солдат? Если его засыпало, и товарищи не нашли тело, чтобы похоронить его в братской могиле?
Что делать? Разрыть все тут, обследовать, а потом позвать офицеров и солдат? Нет, так не годится! Максим вылез из канавы, воткнул железный прут в насыпь, чтобы сразу найти место, и побежал к машинам.
Он не думал о том, что после здешней битвы прошли десятилетия, что если в земле и лежат останки солдата, то не имеет значения — на час раньше или на час позже отроют их. Наоборот, ему казалось, что промедление мучает того, чьи кости, возможно, сдавлены толщей глины и камня. И он спешил, прибавлял шаг, хотя бежать было трудно по неровному каменистому пустырю. Да еще босиком — того гляди, напорешься на что-нибудь.
Остановившись перед командирами, Максим перевел дух:
— Там котелок нашел… Дуло… и, наверно, там убитый…
— На мины или снаряды ты не напоролся? — спросил лейтенант Чепелин.
— Не!
— Тут надо быть осторожным, эта земля начинена боеприпасами, — сказал капитан. — Лейтенант Чепелин, останетесь за меня. Сержант Ромкин, отберите троих солдат — и за мной.
Ромкин показал рукой на Сусяна и Белея.
— Пусть Юра пойдет с нами, — умоляюще произнес Максим.
— И вы, Козырьков, — сказал сержант.
Максим сунул ноги в кеды и теперь смело шел рядом с капитаном. Остальные за ними.
Невысокий капитан шагал широко, и Максиму приходилось спешить за ним, порой вприпрыжку. Капитан замедлял движение, но ненадолго — снова забывался и снова мчался на всех парах. Удивительно, что он не замечал жары, хотя был одет. Дыхания его не было слышно. Можно подумать — он только и делает что прыгает через ямины, взбирается на бугры, осыпающиеся под ногами, — привык!..
Капитан остановил подчиненных метрах в пяти от канавы, а сам спустился в нее, осмотрел:
— Ищите крепкие палки, подходящие железяки. Покопаемся тут, — распорядился он погодя.
Взяв прут, найденный Максимом, капитан стал разрыхлять землю вокруг трубы, потом вдоль нее. Белей взял за конец, осторожно подергал — она поддалась. Он еще и еще — и вытянул, передал капитану. Тот стал отколупывать почерневшую глину и скоро твердо сказал:
— Это ПТР, противотанковое ружье… Наше… Разрывайте дальше…
Капитан и Белей очищали находку. Сусян, Юра и Ромкин копались в канаве, по грудочке перебирая землю. Нашли четыре гильзы, ручку от котелка, пуговицу. Больше, сколько ни рыли, ничего не попадалось.
— Хоть бы один целый патрон, — сказал Ромкин.
— Тот, кто тут воевал, или расстрелял их, или унес с собой.
— А ружье бросил? Не может быть, — сказал Сусян.
— Видите, оно было разбито, — капитан показал на то место, где должен быть спусковой механизм. — Видно, осколок попал. Может, тем же осколком того пэтээровца ранило или убило, кто знает…
— Нет, не убило, — твердо заявил Максим. — Ранило — и он унес целые патроны и отдал другим…
— Согласен с тобой, — сказал капитан. — А что предлагаешь сделать с ружьем? Ведь ты его нашел.
— В музей боевой славы, — ответил Максим.
Когда вернулись, вся рота сошлась смотреть то, что давным-давно было противотанковым ружьем. Его побила ржавчина, но все равно солдаты видели в пораненном куске металла грозное боевое оружие, отличившееся и пострадавшее в бою. Его бережно передавали из рук в руки. Максиму несколько раз пришлось пересказать историю о бойце, который сражался тут: истребитель танков бился до последнего, осколком повредило ружье, ранило солдата, его унесли, и он не забыл забрать оставшиеся патроны, чтобы передать товарищам.
Все знали, что случилось это почти тридцать лет назад, — не только сержанта и солдат, но и лейтенанта Чепелина не было на свете, все понимали, что давность подтверждается видом ружья, — долго работало время, пока так изъело металл. А все равно чудилось, что годы расступились, что былое приблизилось и будто раненный в этих местах боец передал ребятам свое ружье:
— Берегите его, оно честно сражалось!
Оно и такое, покалеченное, потерявшее блеск, с забитым землей каналом ствола, вызывало уважение, не потеряло грозной силы. Юра держал его на руках и знал, что с таким же преклонением, с такой же гордостью, с безграничной готовностью не уронить свою честь и честь оружия примет он автомат, когда его торжественно вручат ему.