Всадники ниоткуда. Романы

Абрамов Александр Иванович

Возвращались мы сквозь толщу фиолетового тумана или взвеси, не мешавшей дышать, но мешавшей видеть и слышать, как мне показалось, несколько дольше, чем когда въезжали в континуум. Может быть, с нас снимали какие-нибудь энцефалограммы с записью мыслей и выводов о модели земной жизни, построенной «облаками» в неизвестно каком уголке нашей или не нашей галактики. Не впечатление же наше о заводе-континууме интересовало «всадников ниоткуда» — тут для них все было привычно и слаженно. Неслаженной была жизнь, к которой мы возвращались.

Незаметно туман почернел,

сгустился до ночной темноты, блеснули незнакомые звезды на небе, к которым я так и не мог привыкнуть, вблизи и вдали легли зубчатые тени леса. Мы выехали к повороту на шоссе, и машина остановилась. Тихонько щелкнув, открылись двери кабины; из лесной благостной тихости вдали донеслось конское ржание и — совсем близко чьи-то слова и смех: машину, как обычно, поджидали спешившиеся патрульные. Зная, с какой стороны они подойдут к открытой кабине, мы выскочили с другой в темноту. «Никого», — сказал, как мне показалось, разочарованно и тревожно голос подошедшего Оливье, а незнакомый голос очередного патрульного — я мало кого знал на заставе — спросил: «Вы о чем, лейтенант? Ведь это же отъезжающая, а не прибывающая машина». Оливье вздохнул; я отчетливо услышал, как он щелкнул сейчас же пальцами — признак тревоги и нетерпения, — и, честно говоря, обрадовался: беспокоится парень. «Так, — сказал он патрульным, — порядок. Поезжайте». И машина уже без нас растаяла в окружающей темноте.

Тень Оливье молча двинулась к лесу, где ждали стреноженные лошади. Он прибыл один вместо конюхов и не затем, чтобы только отвести лошадей на заставу, а потому, что втайне надеялся на мое возвращение.

— Оливье! — позвал я.

Тень впереди остановилась.

— Ано?

Удивление, оборвавшаяся тревога, вмиг снятое напряжение и просто радость слились в этом негромком вскрике.

— Как видишь или, вернее, слышишь, — засмеялся я.

— Неужели оттуда?

— Оттуда.

Зернов и Мартин подошли ближе. Незачем было прятаться и оттягивать встречу.

— Эти с тобой? — спросил Оливье.

— Со мной. Это Борис. — Я дотронулся в темноте до Зернова. — А это Дон. Не зажигай фонаря — это не обязательно. Верные друзья и добрые парни.

— Плохих не выберешь, — отозвался Оливье.

— Их нужно поскорее отправить в Город. Мундиры, сам понимаешь, липовые. Включи по одному в патруль и отправь с какой-нибудь подходящей машиной.

— Куда?

— На улицу Дормуа.

Я имел в виду «Фото Фляш» — ателье, которое после гибели Маго и ухода Фляша в глубокое подполье удалось арендовать Зернову не без помощи Томпсона. Там он с Мартином мог переодеться и переждать до утра — не в полицейских же мундирах являться в «Омон».

— Посмотри маршруты рейсов и подбери парочку с остановками поблизости, — прибавил я.

— Зачем? Я их наизусть помню. Одиннадцатый и двенадцатый рейсы. Остановки у булочной Фрезера и у кафе Марди. Там близко.

Меня больше тревожило, как Зернов доберется до заставы: ездить верхом он так и не научился. Но Мартин меня успокоил: «Доберемся. Езды всего четверть часа. Темно, и смеяться некому». Так и добрались. Оставив друзей дожидаться у дороги — незачем было им привлекать внимание в полицейской казарме, — мы с Оливье прошли в дежурку.

— Включаюсь, — изрек торжественно Оливье.

Я сделал вид, что не понял.

— Во что?

— Во все, что бы ты ни предпринял. На меня тоже можно положиться.

— Верю. Но пока тебе лучше оставаться в стороне. Дело опасное, и рисковать не стоит.

Оливье обиделся:

— Я, кажется, никогда не был трусом.

— Знаю. Но ты не знаешь, на что мы идем.

— На грязное дело ты сам не пойдешь.

— Не пойду. Но сейчас, подчеркиваю, сейчас лезть в огонь незачем. Договоримся позже. Обязательно договоримся — обещаю. Пока же тебе, полицейскому, лучше не знать всего, что мы знаем.

— Ты тоже полицейский.

«Сказать или не сказать? Все равно сказать придется, если ищешь союзника. Для врага же Оливье и так знает больше, чем нужно. Достаточно для того, чтобы всех нас поставить к стенке. Рискну».

— Я разведчик во вражеском лагере, — не сказал — выдохнул я.

Но эффекта не получилось. Слова «разведчик» в нашем его понимании в словаре Оливье не было. Пришлось пояснить.

— Я из Сопротивления, понял?

— Я давно это понял, — сказал Оливье. — Добрые люди не идут в полицию.

— А ты?

Я знал, что Оливье — сын полицейского, и Оливье знал, что мне это известно. Но мне хотелось услышать его ответ.

— Я в мать, а не в отца, — признался он. — Галун меня не тешит. Тем более дела. — Он вздохнул и прибавил: — Я с тобой, Ано, что бы ни случилось дальше. И так уж случилось многое.

Он многозначительно замолчал, ожидая обещанного рассказа. И я рассказал обо всем, что мы видели за голубыми протуберанцами. О тайном тайных, неведомом даже самому Корсону Бойлу. То, что Оливье не понял, я обещал объяснить впоследствии: о «всадниках ниоткуда» походя не расскажешь. Но о заводе-континууме, созданном до Начала, пришлось выложить.

— Почему вы называете это континуумом? — спросил Оливье.

Объяснить было трудно: Оливье латыни не знал.

— Ты слушал когда-нибудь мессу?

— Конечно.

— На каком языке говорит кюре?

— На церковном.

— Это латынь, — сказал я. — А «континуум» по-латыни — нечто постоянное, вечное. Этот завод никогда не остановится и никогда не иссякнет.

— А если увеличится население?

— Увеличится и объем продукции. Сколько затребуем, столько и получим.

— Значит, не нужно уменьшать прирост населения?

— Конечно.

Оливье задумался: он получал и переваривал свой первый урок политграмоты.

— И можно снизить цены?

— На продукты? Бесспорно. Хоть вдвое. Можно даже раздавать их бесплатно, но тогда придется коренным образом изменить экономику Города. Сразу это трудно.

— Я не очень хорошо тебя понимаю, — растерянно признался Оливье. — Но, по-моему, Бойл ничего не захочет менять.

— Почему?

— Потому что это… ну, в общем… невыгодно. — Оливье нашел нужное слово.