Всадники
Шрифт:
– Много-много лет тому назад, – сказал он, – отправился я раз верхом, как все в ту пору, в поездку по северным провинциям. Хотелось купить самые лучшие шкурки каракуля. Это оказалось делом нетрудным. В Меймене они все отличные. Моим партнером был Осман-бай, богатейший и честнейший во всей округе человек.
Прислонившийся к дереву Уроз и Мокки, сидящий на собственных пятках, обменялись долгим взглядом. Осман-бай! Услышать его имя так далеко от дома!
Купец продолжал:
– Так вот, в ту пору Осман-бай женил своего младшего, своего любимого сына. Люди добрые! Что это был за праздник! (Тут рассказчик вознес глаза к небу, а борода его
А на седьмой день праздника им показали бузкаши.
Финиш, или Круг справедливости, как они испокон веков его там называют, – вы-то об этом услышали только вчера – этот самый Круг справедливости находился напротив того места, где сидел Осман-бай и его самые именитые гости. У ног его были свалены шелковые чапаны, драгоценные ковры, инкрустированные серебром ружья. А чуть в стороне чабаны сторожили каракулевых овец и породистых верблюдов, украшенных помпонами и перьями. И все это – чапаны, ковры, оружие, скот – все предназначалось победителю игр и наездникам, которые проведут самые блестящие атаки и покажут самые интересные приемы.
– Возможно ли такое? Раздавать столько богатств? – воскликнул хозяин чайханы.
В ответ купец только возвел к небу свои огромные карие глаза, обведенные краской. Ну что можно сказать по поводу такого невероятного невежества?
Мокки прошептал на ухо Урозу:
– А ты знаешь, он ведь говорит правду. Свадьба состоялась как раз в тот год, когда я родился и…
– Молчи, – ответил Уроз беззвучно, одними губами, побелевшими от волнения.
Ну как можно быть таким глупым и ничего не понимать? Он даже не почувствовал, как при имени Осман-бая пришла в движение какая-то могучая сила и что теперь надо было только внимательно, от слова к слову, следить, улавливать, подстерегать ее приближение.
– Перед началом состязания, – продолжал рассказчик, – с десяток наездников в старых чапанах и круглых шапках с оторочкой из лисьего или волчьего меха подъехали поприветствовать Осман-бая. Это были его чопендозы. С ними был один человек, вид которого меня удивил. Он весь был седой с лицом, покрытым морщинами. Передвигался он с трудом, что свидетельствовало о неоднократном переломе у него костей. На лице его сохранялись следы старых шрамов. Среди молодых и гибких всадников он выглядел не на месте. Я спросил у соседа: «А этому сколько лет?» И тот ответил: «Столько, сколько надо, чтобы вон там, среди чопендозов нашего хозяина, мы могли видеть его сына». «Ах вот оно что! – сказал я. – Значит, старик не участвует в бузкаши». «Участвует, как и все остальные, – ответил мой сосед. – Вся разница состоит в том, что он сидит на своем собственном коне».
Кандагарский богач, увлекшись воспоминаниями юности, резким взмахом развел руки в стороны от бороды.
– Так вот, в первой же схватке, – воскликнул он, – клянусь Пророком, этот старейший из чопендозов доказал, что он является одновременно и самым опасным. Во всех баталиях он был всегда в самой гуще борьбы и ближе других к туше козла. А конь его превосходил всех остальных и в силе, и в резвости, и в сообразительности… Да, друзья мои, уверяю вас, что этот старый наездник был прекрасен и на него было приятно смотреть. А поскольку Осман-бей, гостеприимство которого было беспредельно, велел оседлать для меня лошадь, я смог вблизи наблюдать за стариком в течение всей игры.
– Велик Аллах и велик Пророк его, – сказал хозяин чайханы. – Ну, а дальше, дальше-то что?
– Если бы я стал все рассказывать, то никогда бы не закончил, – сказал кандагарец. – Много часов прошло, и много верст они проскакали, много коней уже гуляли на свободе, чьи хозяева валялись в степи, выбыв из игры, раненые и покалеченные, когда старый чопендоз завладел тушей козла. Но что интересно, он не стал пытаться, как остальные, державшие тушу до него, вернуться и прорваться к Кругу справедливости. Он поскакал прямо вперед. А поскольку конь его был самым резвым и самым выносливым, то он увлек за собой в бесконечную степь и всех остальных.
Сложился ли у него в голове такой план заранее? Возможно, что и так: ведь он знал местность лучше других. Или же он просто воспользовался случаем? Не знаю, не могу сказать. Но вот как все было… В степи вдруг появилась одинокая пастушеская хижина, и он придержал коня. Другие тут же подскакали к нему. И вот тут старик впервые подстегнул лошадь, и они понеслись к домику с такой скоростью, что я было уже подумал: ну вот, сейчас разобьются о стену. Но в последний момент жеребец вдруг взмыл в воздух и полетел, да-да, полетел и опустился на плоскую крышу хижины.
У кандагарца пересохло в горле. Он захотел налить себе чаю. Но чайник оказался пуст. Молоденький слуга помчался к самовару с криком:
– Ради Аллаха и его Пророка, подожди меня, не рассказывай дальше.
Уроз неподвижно сидел с закрытыми глазами, с застывшим лицом, с окаменевшим телом. Только плетка в судорожно сжимавших ее рукоять пальцах слегка извивалась, будто умирающая змея.
– Вот, достойнейший господин, пейте, – сказал бача, вернувшийся с чаем.
Кандагарский купец напился и продолжал:
– Да, тот прыжок, какой совершил старый чопендоз на своем жеребце, был поистине необыкновенен. Лучшие всадники трех провинций на лучших конях того края напрасно попытались, но не смогли повторить того, что сделал он. Многие не сумели вовремя свернуть и разбились с размаху о стену дома. Другие же рванулись, заставили своих лошадей прыгнуть, но ни одна из них не обладала такой сноровкой и силой, как его конь. Многие лишь покалечили своих скакунов. А тех, кто подскакивал до уровня крыши, старый чопендоз ударом плети по лицу отбрасывал назад. А некоторых, чтобы поиздеваться над ними, бил просто мохнатой тушей козла, что приводило их в бешенство.
Но победителем старик в этот момент еще не был. Десятки уцелевших наездников на здоровых лошадях окружили дом, как стая волков окружает жертву, достать которую она еще не может, но уже не сомневается, что достанет.
Тут сын старого всадника крикнул изо всех сил:
– Что я могу сделать для тебя?
– Ждать, – отвечал отец, поглаживая по шее своего взмыленного скакуна.
Ах, друзья мои! Я и сейчас еще вижу ту степь в лучах заходящего солнца. Вижу одиноко стоящий домик. А на нем – великолепного скакуна и старика с иссеченным шрамами ужасным лицом.