Всё было, было ...
Шрифт:
Испытываю голод
ко всем её делам.
Щедра десница Божья,
и в ней твоя душа.
Позволит, может, тоже
жить, жизнью дорожа.
Бывший садовод
К земле любовь моя поблекла,
К лопате приутихла страсть.
То холодрыга тут, то пекло —
Никак не попадаю в масть.
На даче грустен и печален,
Ведь к грядкам мне талант не дан.
Я только дачник, не крестьянин.
Люблю шезлонг, стихи,
Мой сельский друг по мне пройдётся.
Что в оправдание сказать?
Газон заросший остаётся
Глагольной рифмой воспевать.
Люблю считать на небе звёзды,
О лунных пятнах горевать
И, на листе рифмуя грёзы,
По звёздным топям строить гать.
Не скрою, трогают меня
Рассветный шепоток листвы,
Росой умытая стерня,
А в полночь песня соловья
И запах скошенной травы.
О фото с тоской
Почему я на фото значительно старше,
чем кажусь сам себе?
Аппарат на меня тиражирует шаржи
в непонятной злобе.
Кое-кто говорит, что не фотогеничен,
не въезжаю в формат
и для фотопортретов не вышел обличьем.
Сам во всём виноват.
Я и так, я и сяк, вылезаю из кожи —
чем не Ален Делон?
Аппарат же опять строит мерзкую рожу —
виноват, дескать, фон.
Мне сгодилась бы Эйфеля башня для фона,
можно и Нотр-Дам.
И тогда я не взял бы в подмётки Делона,
вкупе с ним и Ван Дамм.
— Аппарат не при чём, что валить на железку, —
говорит мне молва.
И потом продолжает совсем по-простецки:
— Если рожа крива.
Вьётся жизнь ...
Вьётся жизнь
и оборвётся —
тонкая, как нить ...
Что-то грустно мне поётся,
нечего скулить!
Держит ночью оборону
арьергард зимы,
а с утра
её уроны
наблюдаем мы.
Круто март
за дело взялся.
Первенец весны
ярким солнцем улыбался,
блеском белизны.
Днём Пахра меняет саван
на рябой халат,
и похож
на шкуру пса он
пятнами заплат.
Нарушает звон капели
леса тишину.
Изумлённо смотрят ели,
лапы отряхнув,
на последствия недавних
ледяных дождей —
разрушительностью равных
не припомнить ей.
Пополам берёзы-спички,
старые — в труху.
Что потоньше и погибче,
согнуты в дугу.
Бурых сосен вдоль дороги
остовы стоят.
Царства зимнего итоги
подбивает март.
Я итоги в свете лунном
подвожу
Что судьба
на вещих струнах
завтра набренчит?
Бог пошлёт,
ещё придётся
на Пахре побыть...
Что-то грустно мне поётся —
нечего скулить!
Я - дачник
Эх, давно не бывал на даче!
Вот он родненький мой "Салют"!
На посту стоит, зад отклячив,
Цербер — мрачен и лют.
— Вижу новые лица, вау!
Сторож строг. Посмотрел вприщур.
— Подымай-ка, месье, шлагбаум,
рад Вас видеть, бон жур!
Он со скрипом потёр щетину,
пятернёй почесал в паху,
препротивную скорчил мину,
просипев: — Ху из ху?
— Я вернулся, как блудный отпрыск.
Тридцать лет! Но иссякла прыть.
Вот вернулся, как дачник, в отпуск —
не копать, не косить.
— Ты мне тут не крути пластинку.
Пропуск есть? Без него нельзя.
Сунул Церберу четвертинку,
и я — дачник, друзья!
Бытие моё
Комарам на пропитанье, в ссылку!
Тишины хочу до исступленья.
В одиночество, в безлюдье, как в Бутырку,
Мне желанным стало самозаточенье.
Любоваться звёздным небосводом,
Слушая коленца соловьиной трели,
Удивляться майским вывертам погодным
И не помнить дат и дней недели.
Нужно время — срок самокопанья.
Нужен он, когда дошёл до краю.
Словно схимник, отбывая послушанье,
В праздной лености я срок свой коротаю.
Просто отдохну от мрака быта,
От напряги виртуальной интернета.
Малость буду я в обличии поэта
Музу ждать нечесаным, небритым.
Сам с собой общаюсь — больше не с кем —
Под рефрен кукушкиной рулады.
Возмущаюсь, чертыхаясь, Достоевским,
На десерт вкушаю беспредел Бригады.
По странице между рюмок чая
Зачитал, замучил «Некуда» Лескова.
Со стены с укором смотрит Иегова,
Бытие моё не одобряя.
На дачу рвался ...
На дачу рвался, ею грезил я —
там вдохновение придёт.
Какая может быть поэзия,
когда здесь дел невпроворот?!
Гнетёт разор и запустение.
Когда здесь люди не живут,
не могут жить здесь и растения,
и даже мёртв мой минипруд.
И лишь трава растёт и буйствует.
Что чернозём ей, что песок.
Меня настойчиво напутствует
мой долг: — Бери косу, сачок!
И вот теперь по совместительству