Все, чего пожелаешь
Шрифт:
Поэтому он никому не рассказывает о своих страшных снах. Это решение он принял несколько недель назад. У родителей и так хватает забот, им уж точно совсем не нужны лишние переживания. Да и не так уж важны его сны, размышляет Саймон. Он уже мастерски научился скрывать свои чувства. У него было время этому научиться. Со своими кошмарами он как-нибудь справится сам. Если рассказать маме, она будет сильно тревожиться, а ей сейчас ни к чему дополнительные тревоги.
– Саймон? Ты хорошо себя чувствуешь?
– Мне просто приснился дурацкий сон. И нет, я не буду весь день ходить с мрачным видом. Честное слово.
– Будь
– Да! – кричит за спиной у Саймона его младший брат, прежде чем сам Саймон успевает сказать, что ему совершенно не хочется есть.
Восьмилетний Ной входит в кухню, с некоторым трудом взгромождается на табурет рядом с Саймоном и включает игру на своей портативной игровой приставке. Звук, как всегда, включен на полную громкость. Ной не любит наушники и играет без них, не заботясь о том, что громкие звуки приставки кому-то мешают.
– Сделай потише! – кричат мама с Саймоном в один голос, как всегда, когда Ной приходит на кухню со своей игровой приставкой.
– Извините, – бормочет Ной.
Он слегка убавляет звук, то есть переключает с предельной восьмерки на семерку. Толку от этого мало. Каждый хлопок, раздающийся в игре, когда Ной побеждает очередного противника, отдается в голове Саймона уколом пронзительной боли. Разозлившись, он вырывает приставку у Ноя из рук, отключает звук полностью и возвращает приставку брату.
– Эй! – возмущенно кричит Ной.
– Ты все-таки слушай, что тебе говорят. И не смей включать звук, тебе ясно?
– Какой-то ты злой, старший брат.
– А ты – мелкий капризный ребенок, который нарочно всех бесит.
– Ты ведешь себя так противно лишь потому, что тебе уже тринадцать, – ворчит Ной.
– А ты ведешь себя так противно потому, что уверен, что мама тебе все простит, если ты изобразишь взгляд невинного щеночка, – отвечает Саймон. – Но этот прием, знаешь ли, не всегда будет работать. Всему есть предел.
– А ты…
– Ребята, не ссорьтесь!
В кухню заходит папа и строго смотрит на них обоих. Саймону хватает ума промолчать.
– Папа, Саймон ко мне придирается! – говорит Ной.
– Нет, я просто сержусь, потому что ты совершенно не слушаешь, что тебе говорят, – возражает Саймон.
– Па-а-ап!
– Я попросил вас не ссориться, Ной, – строго произносит папа. – Радуйтесь, что вы есть друг у друга. И будьте немного добрее друг к другу. И вообще, давайте-ка завтракать. Ваша мама старалась, готовила, а выходные сегодня у всех. – Потом папа обращается к Саймону и хмурится, как всегда, когда хочет вызвать у него чувство вины: – Мы тоже хотим тишины и покоя в доме, и речь не только об этой приставке. Саймон, ты вроде должен понять. Сколько раз мне тебе повторять?
Саймон кусает губы и смотрит в сторону. Ной сидит рядом с ним, смотрит сердито, жует оладьи. Совершенно безвкусные. Без глютена и лактозы. Их можно есть, только щедро полив сиропом.
Так нечестно, с горечью думает Саймон. Как всегда, вся ответственность возлагается на него, потому что он старший. Впрочем, это не новость. Так было всегда. Он уже и не помнит, что бывает как-то иначе. И если по правде, Ной ни в чем не виноват. Просто так получилось.
Первые пять лет жизни Саймон был единственным ребенком в семье. Он, конечно, почти ничего не помнит, кроме некоторых фрагментов, которые остались с ним навсегда. Его единственные безмятежные воспоминания.
Мама с папой много с ним занимались. Было весело и интересно. Они постоянно куда-нибудь ездили вместе, и папа всегда ползал с ним по надувному замку или по трубам-тоннелям на крытой игровой площадке. Мама готовила всякие вкусности и каждый вечер читала ему перед сном. У них была очень сплоченная, дружная семья. Наверняка были какие-то ссоры. Просто Саймон об этом не помнит.
А потом родители ему сообщили, что у него скоро появится маленький братик и что с ним надо будет делиться всем. Саймон помнит, как сильно обрадовался, потому что решил, что сразу же сможет играть с младшим братом. Но конечно же, на самом деле все было не так. Малыш был крошечным, сморщенным, совершенно беспомощным, он непрестанно находился на руках у мамы и нуждался в ее постоянном внимании. Причем нуждался гораздо сильнее, чем ожидалось, когда он рос в мамином животе. Гораздо сильнее, чем они смели предполагать, когда Ной наконец появился на свет.
Все походы на крытую игровую площадку внезапно закончились. Как и в игровой центр с батутами и надувным замком. И не только когда Ной был совсем маленьким. И потом тоже.
Ной часто болеет. Даже чаще болеет, чем бывает здоровым. Врачи не заметили ничего нехорошего, когда он еще рос в мамином животе. И в первые четыре месяца после рождения все было нормально. Его болезнь проявилась позже, когда он стал постоянно задыхаться, и у него вдруг поднималась высокая температура, причем безо всякой причины. И что хуже всего: врачи не могли понять, что с ним не так. Похоже, все было не так в его крошечном тельце.
– Все пройдет, он поправится, – говорил папа Саймону, когда тот заливался слезами и спрашивал, не умрет ли его младший братик.
Ведь Ной постоянно лежал в больнице, и ему, кажется, не становилось лучше. Саймон часто не видел его неделями. И маму тоже, потому что она всегда уезжала в больницу с Ноем. Он не раз слышал, как родители говорили, что все висело буквально на волоске, хотя, конечно, в то время он еще не понимал, что это значит.
После многочисленных обследований стало ясно, что болезнь Ноя вообще никогда не пройдет. Все было очень серьезно. Ной страдал каким-то ужасным, необъяснимым недугом, по всем показателям – неизлечимым. Саймон не знал подробностей, но знал, что врачи сами не понимали, что это такое и в чем причина, даже когда Ной подрос. Это было что-то совсем ненормальное, и никто из врачей раньше с подобным не сталкивался. Поэтому Саймон постоянно тревожился за брата. Если его болезнь и вправду неизлечима, то что тогда делать?
2
У него что-то с легкими, говорили врачи. И с костями. И с сердцем. Со всеми важными органами. И еще аллергия почти на все. Что-то очень серьезное, но непонятно, что именно. Доктора разводили руками. Ноя осматривали все медицинские светила страны, но никто так и не разобрался, в чем дело.
Тогда Саймон мало что понимал, но теперь понимает. Он вырос вместе с болезнью младшего брата, жил рядом с нею с самого начала. Все, что он знал, изменилось. Все, к чему он был привязан, должно было так или иначе исчезнуть. Но он понимал, что так надо.