Все, что мы помним
Шрифт:
У раздвижных дверей на следующем этаже мне приходится немного подождать. Болтаюсь поблизости, стараясь вести себя естественно, пока не подходит девушка из Аргентины, которая вводит пароль, после чего двери раздвигаются, и я прошмыгиваю в них следом за ней.
Славный парнишка, который моет полы, моет пол под надписью «ПРОХОД НЕ ЗАГОРАЖИВАТЬ», и выглядит он по-другому. Или не столько по-другому, сколько почти так же. Он еще более молчалив, еще более стремится ускользнуть куда-то в сторону, когда водит шваброй по полу, еще более трепеща при этом, словно листья в окне. Его светлые волосы кажутся еще более длинными и светлыми, чем обычно, из-за чего его кожа выглядит еще более темной. Или выглядела бы, если б это не было расизмом.
Я придвигаюсь к нему ближе. Он отступает, он дрожит. У него еще больше сережек в губах и бровях. И, наверное, на языке, хотя это вряд ли.
Очень приятно его видеть.
– Мне изменили медитацию, – говорю я ему, просто чтобы завести разговор. – Медикаментацию. В смысле лекарства.
– Я скучал по вам, – говорит он своим красивым тихим голосом. Или, может: «Отвали, сучара».
– Кто этот мужчина? – спрашиваю я у него.
Может, он и спрашивает, какой мужчина, а может, и нет.
– Который на кровати моей приятельницы.
Его швабра взъерошивается и свертывается кольцами на полу, словно загнанный в угол зверек. Я не даю ему уйти. Он съеживается, отступает, уклоняется в сторону, но я следую за ним по пятам. Его молчание усиливается – он прячется в нем. Не исчезнет ли он сейчас, думаю я, не станет ли невидимым? Но я ему не позволю. Славный парнишка, который моет полы, издает какой-то звук. Возможно, это проклятие или угроза. Но, по крайней мере, мы чего-то достигли. Затем он произносит что-то еще.
– Хотите меня захватить? – по-моему, говорит он.
Это кажется маловероятным, поэтому спрашиваю его еще раз.
– Кто он?
– Тот, кто может заплатить.
Я почти уверена, что он сказал именно это.
– Млять, – добавляет он. – Насрать.
От этого ему явно становится легче. Он смотрит на меня, более или менее.
– Будьте осторожны, – говорит он. – Вы в опасности.
А затем добавляет:
– Идинах. Манда.
Но это только для того, чтобы я тоже приободрилась.
По крайней мере, он мне не улыбается. Он никогда не улыбается. Это одна из тех черт, которые нравятся мне в нем больше всего… одна из тех черт, которые мне больше всего в нем нравятся.
Вид у моего сына озадаченный. Он читает большой ежедневник.
– Что это? – спрашивает он и переводит взгляд на меня.
– Ежедневник, – говорю я ему.
– Я хочу сказать, что здесь написано. Кто это написал?
– Ну, это ведь мой ежедневник, так что, полагаю, это был ты.
– Мам… Здесь написано: «Я в опасности».
– А-а, это… Это мой пароль.
– Нет, мам, это не так.
– Я хотела это запомнить.
– Запомнить что?
– Опасность.
– Мам, здесь нет никакой опасности. Ты тут в полной безопасности. Ты ведь чувствуешь себя в безопасности, мам?
– Чувствую?
– Кто тебе сказал, что ты в опасности?
– Кто сказал? Кое-кто.
– Ну так это неправда.
– Это должно быть правдой.
– Почему это должно быть правдой?
– Так написано в ежедневнике.
Разговор продолжается в том же духе еще некоторое время, но вскоре я теряю к нему интерес. Смотрю на листья в окне. Думаю про мужчину, лежащего на кровати моей приятельницы. Он может заплатить, сказал славный парнишка.
– Все дело в деньгах, – говорю я своему сыну. Мой сын разбирается в деньгах.
– Деньгах? – переспрашивает он.
– Вот именно. Я знала, что ты поймешь.
– Тебе не нужно беспокоиться о деньгах, мама. У тебя есть деньги. На твоем аккаунте.
– Не в моих деньгах. Деньгах других людей. И в золоте.
– Золоте?
– Золоте. Это такой драгоценный, как его там… Металл.
У моего сына то очень серьезное выражение лица, что появляется всякий раз, когда он говорит о деньгах или думает, что я схожу с ума.
– Каких деньгах, мама? Каких людей?
– Моей приятельницы. И мужчины, который лежит на кровати моей приятельницы. И Менеджера по Исходу.
– Менеджера по уходу?
– Вот именно. Менеджера по Исходу.
Мой сын обводит взглядом комнату, рассеянно перебирает фотографии, а ту, на которой тот дядечка постарше, столь же рассеянно выставляет на передний план. Я смотрю на листья в своем окне.
– Всегда хорошенько вытирай попу, – говорю я. Надеюсь, не вслух. Как тогда, когда приучала его пользоваться этим, как его там… Горшком. А потом, когда он подрос, – и настоящим унитазом, как только у него стало получаться забраться на него с моей помощью. Мой хороший, серьезный сын, очень серьезно относящийся к освоению туалета, с очень серьезным выражением на лице, когда я помогаю ему стянуть штанишки.
– Всегда хорошенько… Что ты только что сказала? – спрашивает он с очень серьезным и при этом комичным выражением лица.
Опа… Никогда не знаешь, когда вдруг можешь брякнуть вслух что-нибудь не то. Надо быть повнимательней.
– Это мой пароль, – говорю я ему.
Листья трепещут в моем окне. В моем окне трепещут листья.
Это все ветер. Люди в этом месте любят поговорить про ветер, про температуру воздуха, про погоду. Погоды в этом месте почитай что нет, но они все равно любят поговорить о ней. Погода – у меня в окне, и иногда она заставляет листья так вот трепетать. Или блестеть. Или… Сиять. И те, что близко, и те, что далеко.