Все, что я знаю о войне

Я никогда не воевал, даже не был в зоне боевых действий. Моя родня, люди старшего поколения, когда-то перемогались с гитлеровцами. Из них ближе всего мне был дед со стороны отца, Василий Георгиевич. Впрочем, и он не баловал рассказами о военной поре, а когда вспоминал что-нибудь, то обязательно нелепицу и некрасивицу. Он командовал артиллерийской батареей, и однажды батарея попала под страшный обстрел; связь с командованием потеряна, земля вокруг буквально кипит, двоих убило, а прочие собрались в блиндаже; им очень страшно… А вот та же батарея заблудилась и прошла прямо через расположение немцев. И те, и другие не стреляли – просто не поверили глазам своим.

Но пуще всех коротких и нескладных историй деда мне запомнилась один жутковатый эпизод. Волховский фронт готовился к зимнему наступлению. Рядом с расположением артиллеристов тренировался особый лыжный батальон, весь одетый в белую защитную форму. Этот батальон, по словам деда, состоял из замечательных спортсменов-лыжников. Мастера, кандидаты, победители, уверенные в себе чемпионы международных соревнований. Все – рослые, крепкие мужчины, настоящие красавцы, кровь с молоком. Простые солдатики-артиллеристы чувствовали себя неуютно рядом с такой вот великолепной элитой… Началось наступление, лыжный батальон пошел в прорыв. А потом, как водится, командование приказало подтянуть пушки. И вот батарея тянется по дороге, а по обочинам, в открытом поле и перелесочках лежит белый батальон – весь, до единого человека. Целые трупы, искалеченные обрубки, куски тел и какие-то бесформенные кровавые куски, – даже бывалые фронтовики отворачивались…

Дед скончался. Мне жаль его, это был хороший, удивительно цельный человек. Минуло года три, я читал что-то о войне, и ко мне вернулось воспоминание о том его рассказе. Вернулось во всей красе и начало донимать: преследовало во сне, а иногда какая-то кровавая гадость мерещилась и наяву. Картина ужасной гибели белого батальона день за днем навязчиво вторгалась в мои мысли.

Вечером 31 мая 1997 года я лег спать, и вскоре проснулся в жарко натопленном помещении. Протер глаза. Русская изба, я лежу на печи, под боком соломенный тюфяк, и квартира моя с ортопедическим матрасом и всем городом Москвой куда-то пропала. Мне сделалось нехорошо. За окнами – бесконечное снежное поле, ни единого деревца.

Я одел чужое теплое шмотье и вышел наружу.

Почти у самого порога застыла в снегу человеческая фигура. Рядом – винтовка. Неизвестный лежит лицом книзу, на нем белая защитная форма. Я был напуган всем происходящим, и не сразу решился подойти к нему. «Эй, кто ты? Кто ты? Эй, ответь!» Но тело лежало неподвижно, ни малейших признаков жизни. Я все-таки подошел и перевернул его. Труп уже окоченел, застыл самым неестественным образом. Усы смерзлись в одну грязную корку. Жуткие мертвые глаза. На животе – большое кровавое пятно, в крови испачканы бедра, колени. Видно, это был последний боец, выживший в том прорыве на Волховском фронте, он полз к жилью, хотел спастись, но сил ему немного не хватило. Красную полосу за ним скрыла недавняя снежная выпадка. Я закрыл мертвецу глаза, и тут почувствовал, что узнаю его. Нет, в моей московской жизни от самых детских лет я никогда не встречался с ним, не видел его. Но, наверное, существует иная жизнь, которая развертывается параллельно тому, что мы помним и знаем. И в этой иной жизни, о которой у меня не сохранилось никаких воспоминаний, мертвый солдат был моим родным братом. Я это почувствовал с пронзительной остротой.

«Что ж делать-то? Что ж делать теперь?»

Но какой смысл говорить о действиях, когда смерть делает бессмысленным любое действие хоть в обычной жизни, хоть в скрытой… Слезы покатились у меня из глаз. Я плакал долго и горько над телом брата, и соленая водица мешалась с замерзшей кровью. Тогда я понял: такова была жертва, безжалостно принесенная сатане, который потребовал для себя самого лучшего. Когда-то, в глубокой древности, наверное, прекрасных юношей убивали, желая умилостивить темных богов. И это паскудство иногда опять всплывает на поверхность времени…

Я оплакал брата, потом разгреб снег и разложил костер. Но даже после этого мерзлая земля плохо поддавалась лому. Лишь в сумеречное время работа была закончена. Я закопал тело и постоял на могиле, молясь беспорядочно, подбирая первые попавшиеся слова…

Тут меня «сдернуло» из тех странных мест, и я вновь оказался у себя дома. Ладони – все в занозах от неошкуренного черенка лопаты. 00 часов 01 минута 1 июня. Мой день рождения.

Вот все, что я знаю о войне.