Все демоны: Пандемониум
Шрифт:
— Благодарю за комплимент.
— Прекрасный день, — кашлянул Даэлис.
— Чудесный.
— Погода так и располагает к возвышенному.
— Совершенно с вами согласен.
— А работать как-то не хочется.
— Но приходится.
— Вот именно — приходится.
Они согласно помолчали. Каждый о своем.
— Думгар, — осторожно начал полковник. — Нам бы как-то зайти в тыл мессиру Зелгу.
— Мессир Зелг сегодня в тылу не принимает, — твердо отвечал голем. — Но вы можете найти его в самом центре. У него там день открытых дверей.
— У меня приказ, — объяснил Даэлис.
— Сочувствую,
— А я никак не могу вас убедить? Скажем, вы закроете глаза, а мы незаметно прошмыгнем?
— Что вы себе позволяете, милорд?! — осерчал Думгар.
Даэлис рефлекторно схватился за свои многострадальные уши.
— Вы меня неправильно поняли…
— Я понял вас абсолютно правильно, но, принимая во внимание вашу молодость и немедленное раскаяние, не сержусь.
Даэлис хотел было возразить, что он давно не молод и не одно море успело высохнуть на его веку, однако вовремя спохватился, что тогда придется искать другие аргументы.
Молодость бывает только раз. Потом требуются уже другие оправдания.
— Рад был повидать вас, милорд, — вел свою партию голем.
— Я тоже.
— Заходите после войны.
— А вы до сих пор получаете «Костлявых кошечек»?
— Разумеется.
— У нас по-прежнему большие трудности с подпиской.
— Я наслышан. Кстати, милорд, вас заинтересует новинка: «Смелый экспериментатор» — эротические рисунки с натуры. Получаем со специальной рассылкой.
— Везет, — вздохнул Даэлис.
— Библиотека в вашем распоряжении, милорд.
— Тогда до завтра, — кивнул приободренный полковник.
— До завтра, милорд.
И довольные Предатели заторопились назад.
Что до Дьюхерста Костолома, то ему пришлось тяжелее всех.
Мало кто помнил, что его мать состояла фрейлиной при Моубрай Яростной, когда та переехала к мужу, в Кассарию, с небольшой свитой приближенных.
Дьюхерст появился на свет в угловой башне кассарийского замка, после третьих петухов, и первое, что он увидел, — это склоненное над ним лицо голема. Дело в том, что малыш уродился таким богатырем, что счастливая мать даже поднять его не могла, не то что носить на руках и укачивать.
Думгар принял на себя все обязанности кормилицы. Они с Доттом нянчились с демоненышем и днем и ночью. Это Думгар поил кроху Дью из трехведерной бутылочки патентованной детской смесью из молока мантикоры, слез феникса и яда василиска. Это он спел ему первую колыбельную, под которую малыш заснул, сладко похрапывая. Это он делал ему гуглю и бырзульчика огромными каменными пальцами, а младенец заливался радостным смехом. Это каменный домоправитель кассарийских некромантов качал будущего Костолома на колене и подарил ему первого дракона-на-колесиках (игрушка такая). В конце концов, это к Думгару Дьюхерст Костолом обратился с первым словом в своей жизни, и это слово было «мама».
При встрече в ущелье они обнялись и постояли молча, как и положено двум несгибаемым мужам. Затем Думгар ласково потрепал Дьюхерста по загривку, а Дьюхерст всхлипнул и потопал обратно — объясняться с начальством. Но долго еще оборачивался и махал на прощание. Как, впрочем, и все его Костоломы.
Ну а рассказывать о беседе Моубрай с ее любимым домоправителем и вовсе нечего.
— Что ж эти олухи сразу все не объяснили? — изумилась она. — Прости за беспокойство, Думгар. Я не представляла, с кем встречусь.
— Таков замысел, — сдержанно поклонился Думгар.
— Ах ты, старый хитрец, — рассмеялась Яростная. — Ты ведь все знал наперед.
— Не знал, — сказал голем. — Но предполагал. Надеялся.
— И оказался прав. Левый фланг нам недоступен, — вздохнула прекрасная демонесса. — Так и доложу маршалу.
— Как его вторая справа шея? — поинтересовался голем.
— Все так же. Ноет.
— Я прикажу прислать зелье.
— Спасибо. Желаю удачи.
И Моубрай Яростная вернулась к Каванаху с полным отчетом об атаке на левый фланг.
— Вот видишь, отец, — подытожила она, завершая свой короткий рассказ. — Это совершенно невозможно.
Невозможное не может вменяться в обязанность.
Доспехи Аргобба и впрямь защитили от многих неприятностей. Во всяком случае, Зелг постоянно находился в самой гуще сражения и на шестой его час все еще оставался целым и невредимым. Относительно целым и почти невредимым, если соблюдать точность.
Нечеловеческий меч значительно облегчал тяжкий труд рыцаря. Демоны скошенными снопами валились вокруг него, но на их место становились новые, причем в неприятной пропорции — по двое или трое свежих противников на одного побежденного. С такой арифметикой победы не видать.
Справедливый некромант понимал, что он находится в преимущественном положении по сравнению с теми же шеннанзинцами, которым требовались совместные усилия трех или четырех воинов, чтобы одолеть одного заурядного демона. А на особо выдающиеся экземпляры приходилось нападать чуть ли не вдесятером.
Сначала ему казалось, что вся вражеская армия атакует его одного, что все взгляды нацелены только на него. Но так было только первые полтора или два часа непрерывной сечи. Постепенно яростное сражение отодвинулось на второй план, будто в театре, когда хор отступает в глубину сцены. Зелг уже не видел отчетливо: все слилось в одно большое разноцветное пятно, в котором время от времени мелькали кошмарные морды — лучшее украшение страшного сна.
Один раз волна нападающих оттеснила его к Такангору, и они даже смогли перекинуться парой слов. Генерал Топотан утверждал, что все идет просто прекрасно, и Зелг счел необходимым согласиться с ним, хотя лично он ничего прекрасного в окружающей действительности не обнаруживал. Но мы только что сказали, что он уже вообще ничего не видел.
Как бы мало ни был искушен в военных хитростях молодой некромант, все же он понимал, что долго так продолжаться не может. Люди устали. Они измождены. Еще чуть-чуть, и воины Кассарии начнут падать без сил, и им будет все равна — убьют их или нет. Ибо существует предел человеческой выносливости, за которым наступает полное отрешение.