Все девочки взрослеют
Шрифт:
Наконец свет погас и в комнате воцарилась тишина, если не считать шелеста одеял и хора над головой. Мы лежали на спинах, не в силах пошевелиться.
— Денег у тебя и без меня хватает, — рассуждала Элль.
— Верно.
— Одежда?
Ха!
— Не-а.
— Аксессуары? Накладные пряди? Старые номера «Вог»?
— Мы с Питером хотим завести ребенка, — начала я. — У меня есть жизнеспособные яйцеклетки, с его спермой тоже все в порядке, так что... гм. Ладно. Нам нужна суррогатная мать.
Я
— Было бы здорово! Ты могла бы переехать к нам до рождения малыша...
Элль села, чуть не съехав с покрытого клеенкой стола.
— Чего-чего ты от меня хочешь?
— Я думала, может, ты решишь... ну, знаешь... помочь нам.
Ее подушечка свалилась на стол. Даже в полумраке я видела, как раскрылись глаза Элль.
— Я должна буду переспать с твоим мужем?
— Нет! О боже! — Я вдохнула побольше воздуха — Оплодотворенное яйцо просто впрыснут тебе в...
— Что? Когда? Сейчас?!
Элль соскочила на мозаичный пол и начала выпутываться из серебристого кокона. Я запоздало вспомнила, что спа-салон расположен в одном здании с врачебными кабинетами, чтобы ухоженные филадельфийские дамы могли колоть ботокс или отбеливать зубы между массажами и скрабами. Наверное, Элль заметила пару белых халатов по дороге из раздевалки в бассейн и решила, что джакузи и массаж — прелюдия к оплодотворению в духе «Ребенка Розмари».
— Успокойся! — прошептала я.
Массажист приоткрыл дверь и обнаружил, что я по-прежнему нахожусь на столе, в то время как полуголая Элль скачет по комнате и пытается содрать одеяло, точно новорожденный птенец скорлупу.
— Дамы, у вас все в порядке?
— Все отлично, — заверила я и тоже спрыгнула на пол.
— Элль, не надо так переживать!
После долгих уговоров красная и задыхающаяся сестра позволила массажисту снова завернуть ее в одеяло и водрузить на стол. Я легла рядом.
— Полагаю, твой ответ — нет? — на всякий случай спросила я.
— Точно, — сказала Элль. — Простоя... в смысле, не обижайся, Кэнни, но я не хочу беременеть. По-моему...
Сестра умолкла и принялась разглаживать складки одеяла.
— Что по-твоему?
— По-моему, мы вообще не созданы для материнства. Ну, знаешь. Столько всего...
Она хлопнула ладонью по столу, как бы подразумевая развод родителей, предательство отца, мамин переход в стан лесбиянок на старости лет, весь этот бред.
— Но я подумаю.
— Ты не обязана...
— Нет, я подумаю.
— Тебе надо прочесть «Что увидишь, то получишь», — в тысячный раз произнесла Элль.
Я катила тележку по овощному отделу магазина натуральной пищи, который только что открылся через дорогу от маминого ранчо. Мы отправились в него после спа, намереваясь закупить продукты для традиционного маминого пасхального пира. Беспристрастного, политкорректного, бесполого седера, на котором Бог зовется Могуществом, а Мариам упоминается не реже Моисея.
— Зачем?
Я взяла кисть винограда, пакет золотисто-алых вишен и упаковку крупного желтого изюма для фруктового компота. Мать заохала, словно от боли.
— Что случилось? — удивилась я.
Она молча указала на ценник.
— Мама, но это же вишни! Могу себе позволить!
— Не обращай на нее внимания, — посоветовала сестра. — Прочти книгу. Может, если ты вообразишь желаемое...
— Мысль интересная, но не уверена, что смогу наворожить себе новую матку.
— Да, пожалуй, — согласилась Элль. — Тогда попробуй представить конечный результат. Ребенка.
Я взяла пинту безгормональных сливок с молоком. Мать запыхтела.
— Ну, что еще? — спросила я.
— В супермаркете они стоят доллар девяносто пять.
— Я не в супермаркете. Я здесь.
— Я учила тебя другому! — возмутилась мать.
— Это точно, — пробормотала Элль, бросая банку тапенада[72] на коробку с мацой. — Каждое лето — три ребенка в одной постели в гостинице при аквапарке.
— Ты обожала аквапарк! — возразила мать.
— Невозможно обожать аквапарк семь лет подряд, — заявила Элль. — Особенно если спишь в одной постели с братом.
Я покатила тележку в мясной отдел, где в специальном холодильнике, подобно драгоценности в витрине, красовалось мясо, состаренное сухим способом[73]. Я указала на ростбиф. Мать схватилась за голову и застонала.
— Не хочешь — не ешь, — разозлилась я. — Но твоей запеканкой я не питаюсь.
Я взяла фокаччу, оливки, кусок сладкой горгонзолы, инжир и листовой салат. Элль тем временем улыбалась мяснику в белом халате. Судя по всему, внимание ему льстило. Он положил мясо на колоду и занес нож.
— Вам с косточкой? — обратился он к сестре.
Я закатила глаза.
— Как по-твоему? — прошептала Элль, пока мясник заворачивал ростбиф. — Он гей или просто ухоженный?
Я взглянула на парня.
— Понятия не имею. Задай этот вопрос маме.
— Еще чего, — фыркнула Элль. — Она и в себе-то не разобралась, пока ей не стукнуло пятьдесят шесть. Тоже мне эксперт.
Сестра в своей мини-юбке из розово-фиолетовых атласных ленточек, черном трико, короткой джинсовой куртке, чулках в сеточку, ковбойской шляпе и ярко-розовых сапогах зашелестела по проходу. Я направилась к кассе. Интересно, откуда в тележке взялись лишние продукты на тридцать долларов (черничный мед, домашняя пастила, бальзамический уксус двадцатилетней выдержки)? На кассах мама выхватила у меня чек, прищурилась через бифокальные очки и, пошатываясь, побрела к кафе.