Все еще здесь. Приятие перемен, старения и смерти
Шрифт:
Серьёзный инсульт побуждает больного отождествиться с болезнью: смотреть на себя как на совокупность симптомов, а не как на целостное человеческое существо, духовное по своей природе. Страх силён и заразителен, и поначалу я пошёл у него на поводу. Мне казалось, что если я не буду выполнять предписания врачей, то пожалею об этом. Но теперь я стараюсь взять своё исцеление в свои руки.
Помимо всего прочего, исцеление не тождественно излечению. Исцеление не подразумевает возвращения к прежнему состоянию. Оно даёт возможность тому, что есть сейчас, приблизить нас к Богу. Например, поскольку вследствие кровоизлияния мне стало трудно разговаривать, я уже решил больше не устраивать публичных бесед, но люди настойчиво повторяли, что моя новая манера
Мой гуру однажды сказал посетительнице, жалующейся на страдания: «Может быть, страдание подведёт вас поближе к Богу?». И я понял, что связанные со старостью происшествия (такие, как мой инсульт) можно использовать в качестве инструмента духовного исцеления, позволяющего смотреть на всё по-новому.
Недавно мой друг Майкл Харнер{6}, принимающий участие в моём шаманском исцелении, спросил, чего мне хотелось бы больше всего, и я услышал, что говорю: «Хочу, чтобы моё сердце раскрылось». Этот ответ стал для меня неожиданностью. Я думал, что хочу восстановить функции своего тела. Но оказалось, что ещё сильнее мне хочется, чтобы сердце было в силах противостоять уму. Хотя моя внешняя жизнь кардинально изменилась, я воспринимаю себя не столько как жертву инсульта, сколько как душу, наблюдающую за Ричардом Алпертом/Рам Дассом, перенёсшим кровоизлияние в мозг.
Приняв свой жребий, я почувствовал себя намного счастливее, чем раньше. В моём окружении это кое-кого озадачило. Они говорят, что вначале мне надо опять научиться ходить, но я не знаю, хочется ли мне ходить. Я и раньше сидел. Мне нравится спокойно сидеть, и я благодарен тем, кто заботится обо мне. Что здесь не так? Я полюбил своё инвалидное кресло на колёсах (я называю его «мой плывущий лебедь»){7}; мне нравится, когда меня везут на нём другие заботливые души. Они носили на паланкинах китайских императоров и индийских магараджей. В других культурах люди тоже окружали почитаемых лиц заботой и носили их на руках. Я не верю, что важнее всего — подогнать себя под состояние, которое в нашей культуре называется «оптимальным». До болезни я много писал о тех ужасах, которые могут случиться в старости, и о том, как им противостоять. Теперь, испытав их на себе, я рад сообщить, что многое оказалось вовсе не так плохо, как представлялось.
Большинству из нас нелегко принять старость: ни жизнь, ни смерть. Мы противимся неизбежному и страдаем из-за этого. Я попробовал найти такой способ восприятия всего процесса рождения-изменения-старения-умирания, который позволил бы мне и любому другому человеку, не вовлекаясь в драму страданий, справиться с тем, что мы воспринимаем как большие проблемы. Очень помогает понимание того факта, что у нас есть нечто, вернее, что мы есть нечто неизменное, чудесное, полностью сознательное и что мы останемся такими, несмотря ни на что. Такое знание само по себе не решит всех проблем — об этом я писал ещё в «Будь здесь и сейчас». У меня всё ещё есть своя доля страданий и есть над чем работать. Но духовная перспектива даёт множество небольших преимуществ, и я надеюсь, что эта книга позволит вам испытывать определённую радость от пребывания «всё ещё здесь».
Недавно друг сказал мне: «Ты теперь человечнее, чем раньше». Это глубоко тронуло меня. Ведь это великий дар: под конец понять, что значит быть духовным человеком, быть наблюдателем и объектом наблюдения, вечным духом и стареющим телом. Инсульт позволил мне по-новому посмотреть на старение и как бы приказал: «Будь не мудрым стариком, а воплощённой мудростью». Это меняет сам принцип игры. Это не просто новая роль, а новое состояние. Это вполне реально. Благодаря тому, что мне пришлось самому пройти через столь серьёзное испытание и подвергнуться благословенному исцелению, ускользавшая от меня концовка книги стала совершенно очевидной. В почти семидесятилетнем возрасте, окружённый любящими и заботливыми людьми, я наконец научился быть «здесь и сейчас».
1. СБРОСИТЬ СЮРТУК ЗУМБАЧА
Дни рождения меня никогда не травмировали — в основном потому, что я старался их игнорировать. Они приходили и уходили, я становился старше и забывал о них, продолжая жить весело. Так продолжалось до тех пор, пока мне не стукнуло шестьдесят. В тот год я впервые обратил внимание на свой почтенный возраст. В Индии, где я провёл много времени, вступление в седьмой десяток жизни рассматривается как важный момент перехода к тому этапу жизненного пути, на котором следует отвернуться от мира и сосредоточиться на Боге. Это важное событие, и в ту юбилейную неделю в трёх уголках страны я, в окружении трёх разных групп людей, праздновал своё «совершеннолетие».
Где-то полгода я старался быть шестидесятилетним, думая о себе именно так. Я размышлял над тем, как изменить теперь свой образ жизни и привести его в соответствие со своим солидным возрастом, как дальше работать над собой. Я намеревался прекратить мирскую деятельность и, посвятив жизнь преимущественно достижению духовных целей, ещё больше отстраниться от материальных соблазнов. Но месяцев через шесть эти намерения приобрели очертания фальшивой игры ума. Во мне ничего не изменилось. Я не чувствовал себя шестидесятилетним (и вообще пожилым), по мере же отказа от внешней деятельности становился более занятым, чем когда-либо прежде. Я решил перестать «быть старым» и вернулся к прежней жизни, забыв, что старею.
Спустя пару лет (когда мне было 62) прозвенел ещё один сигнальный звонок. Как-то мягким осенним вечером 1993 года я ехал поездом из Коннектикута в Нью-Йорк, восхищаясь красотой листвы Новой Англии. Перед этим я весь день гулял с подругой по лесу вокруг её дома. Я глубоко сосредоточился на красках пейзажа за окном, когда в вагон зашёл кондуктор, проверяющий билеты.
— Я хочу купить лично у вас, — сказал я.
— Какой вам? — спросил он.
— А что, есть выбор?
— Простой или пенсионный?
Надо отметить, что, хотя я был лыс и покрыт возрастными пигментными пятнами; хотя я боролся с гипертонией и подагрой, никогда раньше — ни разу — никто не называл меня пенсионером! Помню, как в 18 лет я попробовал открыто купить в баре пиво, и был изумлён тем, что они продали его мне. Но у этого кондуктора я не просил льготный билет; он взглянул на меня и подумал: «Льготник». Оскорблённый, удивлённый и смущённый, я пролепетал дрожащим голосом:
— Пенсионный?
— Это будет четыре с половиной доллара.
— А сколько стоит обычный билет?
— Семь долларов.
Конечно, меня это порадовало, но радость по поводу сэкономленных денег была недолгой. Как же он увидел во мне пенсионера? Трясясь в поезде, я испытывал беспокойство и чувствовал на себе груз нового ярлыка. Льготник-пенсионер? Сама мысль об этом ощущалась как удавка на шее! Пропахший нафталином анахронизм!
Я вспомнил, как отец рассказывал мне о местечковом портном по фамилии Зумбач. Один человек преуспел в бизнесе и захотел пошить себе новый сюртук. Он отправился к Зумбачу, известному на всю округу портному, и с него сняли мерку. Придя через неделю на примерку, он увидел в зеркале, что правый рукав нового сюртука сантиметров на пять длиннее левого.