Все хроники Дюны (авторский сборник)
Шрифт:
Монео замолчал, очевидно, тронутый упоминанием об одиночестве Лето. Естественно, Монео мог понять чувство неразделенной любви. У него самого был в этом отношении довольно богатый опыт.
Впервые за много лет Лето, в свою очередь, заметил, как постарел Монео.
Как неожиданно для них это происходит, подумал Император.
Подумав так, Лето понял, как много его заботит судьба Монео.
Я не должен позволять привязанности овладевать мною, подумал Лето, но я не могу ничего поделать, особенно когда рядом Хви.
— Над вами будут смеяться и делать непристойные жесты, — сказал Монео.
— Это очень хорошо.
— Как можно это назвать хорошим?
— Это что-то новое. Наша задача — это приводить новое в равновесие со старым и модифицировать поведение, но не подавлять приверженцев старого.
— Даже если это и так, то как можно приветствовать такое поведение?
— Непристойные жесты? — спросил Лето. — Но что противоположно непристойности?
В глазах Монео внезапно отразилось испытующее понимание. Он разглядел взаимодействие полярных сил — вещь познается своей противоположностью.
Любой предмет четко виден на контрастном фоне, подумал Лето. Несомненно, Монео увидит это.
— То, что вы говорите, очень опасно, — произнес мажордом.
Окончательный приговор консерватизма!
Ему не удалось убедить Монео. Мажордом тяжко вздохнул.
Я должен помнить, что их нельзя лишать сомнений, подумал Лето. Именно так я потерпел неудачу с Говорящими Рыбами на площади. Иксианцы умело держатся на поверхности, используя зазубрины человеческих сомнений. Свидетельство тому — Хви. В вестибюле зала, за запертой дверью, послышался какой-то шум.
— Это прибыл мой Дункан, — сказал Лето.
— Видимо, он услышал о ваших планах…
— Вероятно.
Лето видел, как Монео борется со своими сомнениями, мысли его были абсолютно прозрачны. В этот момент Монео так точно подходил своему человеческому положению, что Лето захотелось его обнять.
Он обладает всем спектром человечности: от сомнения до веры, от любви до ненависти… он охватывает все! Это осе те качества, которые плодоносят, удобренные и согретые эмоциями, обусловленные желанием жить настоящей Жизнью.
— Почему Хви приняла это предложение? — спросил Монео.
Лето улыбнулся. Монео не может сомневаться во мне; он должен сомневаться в других.
Я признаю, что это не вполне обычный союз. Хви примат, а я уже не принадлежу к отряду приматов.
Монео снова пришлось бороться с вещами, которые он чувствовал, но не был способен высказать.
Глядя на Монео, Лето почувствовал, как его созерцаемые изменения чужого поведения заструились в его сознании мощным потоком — этот ментальный процесс происходил настолько редко и с такими обильными и живыми ощущениями, что, когда это случалось, Лето боялся шевелиться, чтобы не замутить великолепную картину.
Приматы мыслят и выживают именно с помощью своего мышления. В основе этого мышления лежит нечто, что появилось вместе с клетками. Это поток человеческой озабоченности судьбами вида. Иногда примат прикрывает этот поток, окружает его непроницаемым барьером и тщательно прячет, но я намеренно сенситизировал Монео к такой работе его самого сокровенного «я». Он следует за мной, потому что считает, что именно я веду человечество по пути выживания. Он знает это на уровне своего клеточного сознания. И я нахожу это, когда смотрю на Золотой Путь. Это очень по-человечески, и мы оба согласны в одном: этот путь должен продолжаться!
— Где, когда и как будет проходить брачная церемония? — спросил Монео.
Он не спросил: «почему». Монео больше не задавал себе этот вопрос и не искал понимания, вернувшись на твердую для себя почву. Он снова стал мажордомом, управляющим хозяйством Бога-Императора, первым министром.
Он владеет существительными, глаголами, частицами, с помощью которых оперирует действительностью. Слова выступают для него в своем исконном смысле и со своими обычными функциями. Монео никогда не использует трансцендентный потенциал своих слов, но зато хорошо понимает их повседневный, обыденный смысл.
— Так что вы ответите на мой вопрос? — настаивал на своем Монео.
Лето взглянул на него, подумав: Я, напротив, чувствую, что слова в наибольшей степени полезны, когда открывают для меня отблеск притягательных и неоткрытых мест. Но это употребление слов настолько мало понимается современной цивилизацией, которая продолжает верить в механистическую вселенную абсолютных причин и следствий, очевидно сводимых к корневой причине и единственному следствию этой причины.
— Ты надоедлив, как софизмы, которые иксианцы и их коллеги с Тлейлаксу навязывают человечеству, — заявил Лето.
— Господин, я очень сильно расстраиваюсь, когда вы не обращаете внимания на очень важные вещи.
— Я обращаю на них внимание, Монео.
— Но не на меня.
— Даже на тебя.
— Ваше внимание блуждает, господин. Вам нет необходимости скрывать это от меня. Я предам себя прежде, чем предам вас.
— Ты считаешь, что сейчас я витаю в облаках?
— Что… в облаках? — переспросил Монео. Раньше он никогда не задавал такого вопроса, но теперь…
Лето объяснил иносказание, подумав при этом: Как это старо! В мозгу Лето взревели винты самолетов. Шкуры для одежды… охотники… скотоводы… долгий подъем по лестнице понимания… а теперь им предстоит сделать еще один, очень большой шаг, еще больший, чем древним.
— Вы предались праздным мыслям, — произнес с укоризной Монео.
— У меня есть время для праздных мыслей. Эта, например, очень интересна — она касается меня, как единичной множественности.