Все хроники Дюны (авторский сборник)
Шрифт:
Я смог ощутить истину в его голосе, — сказал Монео.
Ты — Вещающий Истину? — спросила Хви.
Когда во мне просыпается сила отчаяния, — да, — ответил Монео. — Но только тогда, Я клянусь вам, что он говорил мне правду.
— Некоторые Атрейдесы обладают Голосом, — пробормотал Айдахо.
Монео отрицательно покачал головой.
— Нет, это была истинная правда. Он сказал мне: «Я смотрю на тебя и если бы мог плакать, то плакал бы. Пусть же твое желание станет твоим поступком!»
Хви поджалась вперед, почти коснувшись стола.
— Он не может плакать?
— Песчаный червь, — пробормотал Айдахо.
— Что? — Хви обернулась к нему.
— Фримены убивали песчаных червей водой. Когда червь тонул, он выделял Пряность, которую использовали для религиозных оргий.
— Но Господь Лето еще не совсем Червь, — сказал Монео, Хви снова села на подушку, продолжая во все глаза смотреть на мажордома.
Размышляя, Айдахо сжал губы. Запрещал ли Лето плакать, следуя фрименской традиции? Как ненавидели фримены такую бесполезную трату воды. Отдавать воду мертвым.
Монео обратился к Айдахо:
— Я наделся, что ты сможешь все понять. Так сказал Господь Лето. Ты и Хви должны расстаться и никогда больше не встречаться.
Хви высвободила руку.
— Мы знаем.
Айдахо заговорил с горьким возмущением:
— Мы знаем силу его власти.
— Но ты не понимаешь его, — сказал Монео.
— Я не хочу большего, чем есть, — сказала Хви и положила руку на плечо Айдахо, успокаивая его. — Нет, Дункан, нашим личным желаниям здесь нет места.
— Может быть, тебе стоит умолить его, — сказал Дункан.
Она обернулась и долго, пока он не опустил взгляд, смотрела на него. Когда она заговорила, в голосе ее прозвучали баюкающие интонации, которых он раньше не слышал в ее речи.
— Мой дядя Малки говорил, что Господь Лето никогда не отвечает на молитвы. Он говорил, что Господь Лето смотрит на молитву, как на принуждение, как на попытка насилия по отношению к избранному Богу, как на желание распоряжаться волей бессмертного. Дай мне чудо, Боже, иначе я перестану в тебя верить!
— Молитва, как хубриз, — поддержал Хви Монео. — Молитва-требование.
— Но как он может быть Богом? — в отчаянии спросил Айдахо. — Он же сам признался, что смертен.
— По этому поводу я процитирую самого Бога Лето, — сказал Монео. — Я воплощение Бога в том, что доступно лицезрению человеком. Я слово, ставшее чудом. Я — это все мои предки. Разве это не достаточное чудо? Чего еще вы можете хотеть? Спросите себя, где вы найдете большее чудо?
— Пустые слова, — зло произнес Айдахо.
— Я тоже злился на него, — сказал Монео. — Я бросал ему в лицо его же слова из Устного Предания: «Дайте для вящей славы Божьей!»
Хви судорожно вздохнула.
— Он посмеялся надо мной, — сказал Монео. — Он смеялся и спрашивал, как я могу отдать то, что и без того принадлежит Богу?
— Ты был зол? — спросила Хви.
— О да. Он увидел это и сказал, что расскажет мне, как дать что-то во имя славы Божьей. Он сказал: «Ты можешь увидеть, что ты — в каждой своей части такое же чудо, как и я», — Монео повернулся и посмотрел в левое окно. — Боюсь, что мой гнев оглушил меня, и я оказался неподготовленным.
— О да, он умен, — пробормотал Айдахо.
— Умен? — Монео посмотрел на Дункана. — Я так не думаю, во всяком случае, речь идет не об обычном уме. Мне кажется, что в этом отношении Господь Лето не более умен, чем я.
— К чему ты оказался не готов? — спросила Хви.
— К риску, — ответил Монео.
— Но ты рисковал, проявляя гнев, — сказала она.
— Не так сильно, как он. Я вижу по твоим глазам, Хви, что ты понимаешь меня. Его тело продолжает вызывать у тебя протест?
— Уже нет, — ответила она.
Айдахо заскрипел зубами от отчаяния.
— Он внушает мне отвращение.
— Любимый, ты не должен говорить таких вещей, — произнесла Хви.
— А ты не должна называть его любимым, — поправил женщину Монео.
— Ты бы предпочел, чтобы она любила кого-нибудь более толстого и злобного, чем барон Харконнен! — выкрикнул Айдахо.
Монео пожевал губу, потом заговорил:
— Господь Лето рассказывал мне об этом злодее вашего времени, Дункан. Я не думаю, что ты понял своего врага.
— Он был жирным, отвратительным…
— Он был охотником за сенсациями, — перебил Дункана Монео. — Жир был только побочным эффектом, это было нечто вроде средства самоутверждения. Его вид оскорблял людей, а ему только этого и было надо. Он наслаждался, оскорбляя других.
— Барон поглотил лишь несколько планет, а Лето поглотил всю вселенную.
— Любимый, прошу тебя, перестань, — запротестовала Хви.
— Пусть говорит, — сказал Монео. — Когда я был молодым и невежественным, таким, как моя Сиона или этот бедный глупец, то тоже говорил подобные вещи.
— Именно поэтому ты позволил своей дочери пойти на смерть? — спросил Айдахо.
— Любимый, это жестоко? — сказала Хви.
— Дункан, одним из твоих недостатков является склонность к истерии, — сказал Монео. — Я предупреждаю тебя, что невежество произрастает пышным цветом на истерии. Твои гены делают тебя энергичным, и ты сможешь внушить истерию некоторым из Говорящих Рыб, но ты плохой руководитель.
— Не пытайся меня разозлить, — ответил Айдахо. — Я не нападу больше на тебя, но не заходи слишком далеко.