Все хроники Дюны (авторский сборник)
Шрифт:
— Я никогда не был в состоянии вывести приемлемый баланс всех «за» и «против» спайса, — сказал он, имея в виду обычный для ментата процесс сортировки данных.
Тараза кивнула. Явно, она сталкивалась с той же трудностью.
— Мы, Сестры, более склонны двигаться в одной колее, чем ментаты, сказала она. — У нас есть способы выводить из нее свой ум, но воспитание очень сказывается.
— Наши предки долго разбирались с этой проблемой, — сказал он.
— До спайса это было совсем по-другому, — сказала она.
— Но жизни были так коротки.
— Пятьдесят, сто лет — это не кажется нам слишком долгим, но, все же…
— Наверное, они до предела уплотняли отведенное им время?
— О, по временам они были просто неистовы.
Он понял, что она делится с ним наблюдениями из своих Иных Памятей. Не впервые он причащался к этой древней науке. Его мать, порой, тоже делилась такими знаниями, но всегда как уроком. Что же делает сейчас Тараза? Учит его чему-то?
— Меланж — это многорукое чудовище, — сказала она.
— Не желаешь ли ты — порок, чтобы мы никогда его не открывали?
— Без него не существовал бы Бене Джессерит.
— И Космический Союз.
— Но не было бы и Тирана, не было бы Муад Диба. Спайс дает одной рукой и забирает всеми другими.
— В какой руке находится то, чего мы жаждем? — спросил он. — Разве не всегда стоял этот вопрос?
— Ты чудо, ты знаешь это, Майлз? Ментаты редко погружаются в философию. Я думаю, это одна из твоих сильных сторон. Ты потрясающе способен на сомнение.
Он пожал плечами. Этот поворот разговора растревожил его.
— Ты невесел, — сказала она. — Но в любом случае — цепляйся за свои сомнения. Сомнения необходимы для философа.
— Так заверяют нас дзенсунниты.
— На этом сходятся все мистики, Майлз. Никогда не недооценивай силу сомнений. Очень убедительно. Стори держит сомнения и уверенность в одной руке.
Действительно весьма удивленный, он спросил:
— Так что. Преподобные Матери практикуют ритуалы дзенсунни?
Он раньше этого даже и не подозревал.
— Всего лишь однажды, — ответила она, — мы достигаем экзальтированной и тотальной формы сгори. Она включает каждую клетку.
— Спайсовая Агония, — сказал он.
— Я была уверена, что твоя мать тебе рассказывала. Очевидно, она никогда не объясняла тебе родства с дзенсунни.
Тег сглотнул комок в горле. Восхитительно! Она открывает ему новый взгляд на Бене Джессерит. Это изменит всю его концепцию, включая образ собственной матери. Они отстранены от него на недостижимое место, куда он никогда не сможет последовать. Порой, они могут думать о нем, как о сотоварище, но он никогда не сможет войти в их интимный круг. Он может притворяться, но не более. Он никогда не будет схож с Муад Дибом или Тираном.
— Предвидение, — сказала Тараза.
Это слово привлекло его внимание. Она и меняет тему и не меняет ее.
— Я как раз думал о Муад Дибе, — сказал он.
— Ты считаешь, что он предсказывал будущее, — сказала она.
— Таково учение ментата.
— Я слышу сомнение в твоем голосе, Майлз. Предсказывал он его или творил? Предвидение может быть смертоносно. Люди, требующие предсказаний от оракула, на самом деле хотят знать цену китового меха на следующий год или нечто, столь же приземленное. Никто из них не хочет, чтобы ему мгновение за мгновением предсказали всю его личную жизнь.
— Никаких неожиданностей.
— Именно. Если обладаешь таким знанием заранее, то твоя жизнь становится невыразимой скукой.
— Ты думаешь, жизнь Муад Диба была скукой?
— И жизнь Тирана тоже. Мы считаем, все их жизни были посвящены тому, чтобы вырваться из цепей, которые они сами для себя сотворили.
— Не они верили…
— Помни о своих философских сомнениях, Майлз. Остерегайся! Ум верующего застаивается. Он оказывается неспособным расти вовне, в неограниченный и бесконечный космос.
Тег мгновение сидел неподвижно. Он вдруг ощутил усталость, которая завладевала им поверх мгновенной встряски от питья, ощутил также тот путь, по которому направлены его мысли вторжением этих новых концепций. Были вещи, которые, как его учили, ослабляют ментата, и все-таки он чувствовал, как они его усиливают.
«Она учит меня, — подумал он. — Она дает мне урок».
Словно спроецированное в его мозг и очерченное там огнем, увещевание дзенсуннитов, которое учат начинающие студенты в школе ментатов, сфокусировало на себе все его внимание: «По твоей вере в объединенные единичности ты отрицаешь все движение — эволюционное или обращенное вспять. Вера фиксирует гранулированные мироздания и приводит к тому, что это мироздание упорствует. Ничему не позволено переменяться, потому что при любой перемене исчезнет недвижимое мироздание. Но оно движется само по себе, пока ты не движешься. Оно развивается свыше тебя и становится для тебя более недостижимым».
— Самое странное из всего, — в тон заданному ей самой настроению сказала Тараза, — то, что ученые Икса не могут видеть, насколько их собственная вера главенствует в их мироздании.
Тег внимательно поглядел на нее, молчаливо и восприимчиво.
— Верования икшианцев полностью подчинены выбору, который они делают, как именно они будут глядеть на свое мироздание, — сказала Тараза. — Их космос не действует сам по себе, но представляется согласно тем видам опыта, который они выбирают.
Вздрогнув, Тег пришел в себя от этих воспоминаний, и очнувшись, обнаружил, что он в Оплоте Гамму. Он так и сидел в привычном кресле своего кабинета. Окидывая взглядом комнату, он заметил, что ничего не сдвинуто с того места, куда он все прежде положил. Прошло всего лишь несколько минут, но комната и то, что в ней находилось, больше не представлялись чуждыми ему. Он нырнул и вынырнул по модулю ментата.
ВОССТАНОВЛЕН.
Вкус и запах того питья, которым так давно угостила его Тараза, до сих пор пощипывал язык и ноздри. Он понял, что переключась на миг в модуль ментата будет способен вызвать в памяти всю сцену еще раз — приглушенный свет затененных глоуглобов, ощущение кресла под собой, звуки голосов. Все это проиграется снова, замороженное во времени-капсуле изолированного воспоминания.