Все хроники Дюны (авторский сборник)
Шрифт:
— Были эпизоды, когда я могла перебить всех находящихся рядом со мной!
Она что, думает, они ее не слышат? Он сел прямо, не отпуская ее.
— И что же тебе помешало?
— Она хочет, чтобы я поработала над Скитейлом.
Поработать. Эвфемизм Чтимых Матре: Ну а почему нет? Она «работала над» множеством мужчин, прежде чем натолкнулась на меня. Но он реагировал на это, как древние мужи. И не только поэтому… Скитейл? Проклятый Тлейлаксу?
— Великая Мать? — Он хотел увериться.
— Она и только она, — душа ее почти парила, лишенная груза.
— Какова твоя реакция?
— Она сказала, что это — твоя идея.
— Моя… Да никогда! Я предлагал вытащить из него нужные сведения, но…
— Она сказала, что это — обыденная вещь для Бене Джессерит, как и для Чтимых Матре. Забеременей от этого. Соблазни того. Весь день в заботах.
— Я спросил о твоей реакции.
— Возмущение.
— Почему? — Я знаю подтекст.
— Я же тебя люблю, Дункан… и мое тело, оно… оно приносит удовольствие тебе… как и твое…
— Мы — старая женатая пара, а ведьмы хотят разлучить нас.
Его слова родили в нем ясное видение леди Джессики, любовницы давно умершего графа и матери Муаддиба. Я любил ее. Она меня не любила, но… Взгляд Мурбеллы напоминал ему взгляд, которым Джессика глядела на графа: слепая, самозабвенная любовь. Бене Джессерит не доверяли этому чувству. Джессика была мягче Мурбеллы. Но тверже внутренне. А Одрейд… она была тверда и внешне. Сплошная пласталь.
А как же те времена, когда он искал в ней человеческие чувства? Как она говорила о Башаре, когда они узнали, что старик погиб на Дюне.
«Он был моим отцом, ты знаешь».
Мурбелла вывела его из задумчивости:
— Можешь разделять их мечты, какими бы они не были, но…
— Растите, люди!
— Что?
— Вот их мечта. Чтобы люди вели себя по-взрослому, а не как злые дети на школьном дворе.
— Мама знает лучше?
— Да… Я уверен в этом.
— Так ты именно так видишь их? Хоть и называешь ведьмами.
— Это хорошее слово. Ведьмы ведают загадочные вещи.
— И ты не веришь, что это просто долгое жесткое обучение плюс спайс и Агония?
— Что вера может с этим поделать. Неизвестность порождает собственную мистику.
— Но ты не считаешь, что они дурачат людей, заставляя их исполнять чужую волю?
— Наверняка это так.
— Слова — оружие. Голос. Штамповка…
— Никто так не красив, как ты.
— Что такое красота, Дункан?
— Есть, конечно, красота в различных стилях.
— Она именно так и сказала: «Стили основываются на воспроизводящих корнях, лежащих настолько глубоко в нашем расовом псише, что мы не осмеливаемся убрать их». Так что они собирались сунуться и сюда, Дункан.
— Может, их что-то испугало?
— Она сказала: «Мы не ввергнем наших потомков в то, что считаем бесчеловечным». Они судят, они и осуждают.
Он подумал о чужих фигурах видения. О Лицевых Танцорах. И спросил:
— Как аморальные тлейлаксианцы? Аморальные — значит не человечные.
— Я почти различаю тиканье вертящихся в голове Одрейд шестеренок. Она и ее Сестры: они смотрят, они слушают, они готовят любую реакцию, вычисляют все.
Ты этого хотел, дорогой? Он попал в ловушку. Она была права и ошибалась. Цель оправдывает средства? Но как он мог оправдать потерю Мурбеллы?
— Ты считаешь их аморальными? — спросил он.
Но она будто и не слышала:
— Всегда спрашивают себя, что теперь надо сказать, чтобы добиться желаемой реакции.
— Какой реакции? — Может она услышать его боль?
— Ты не узнаешь, пока не будет слишком поздно, — Она повернулась, взглянув на него — совсем как Чтимые Матре, — Знаешь, как они поймали меня?
Он не мог подавить осознания того, насколько жадно Сторожевые Псы набросятся на ее последующие слова.
— Меня подобрали на улице после чистки Чтимых Матре. Кажется, вся эта чистка затевалась лишь из-за меня. Моя мать была крайне красива, но для них слишком стара.
— Чистка? — Сторожевые Псы захотят, чтобы я спросил.
— Они проходили по местности, и там исчезали люди. Ни тел, ничего. Пропадали целые семьи. Объяснялось это наказанием за подготовку покушений на них.
— Сколько тебе было?
— Три… ну, четыре. Я играла с подружками на поляне под деревьями. И внезапно послышался громкий шум и крики. Мы спрятались в расселине за камнями.
Он был захвачен видением той драмы.
— Затряслась земля, — она ушла в воспоминания, — Взрывы. Потом стало тихо, и мы вылезли. Весь край, на котором стоял мой дом, превратился в воронку.
— И ты осиротела?
— Я помню своих родителей. Он был большим, крепким мужиком. А моя мать, видимо, работала где-то служанкой. Они носили форму на работе, и я помню ее в этой форме.
— Почему ты так уверена в смерти родителей?
— Наверняка я знаю, что была чистка, но она везде и всегда одинакова. Крик, бегущие люди. Мы были перепуганы.
— Почему ты думаешь, что причина чистки заключалась в тебе?
— Это на них похоже.
Их. Какую победу наблюдатели увидят в одном единственном слове.
Мурбелла все еще была захлестнута воспоминаниями:
— Думаю, мой отец отказался уступить Чтимой Матре. Это всегда считалось опасным Большой, красивый мужчина… сильный.
— И ты ненавидишь их?
— Почему? — Удивление его вопросом, — Если бы не это, я бы никогда не стала Чтимой Матре.
Ее бессердечность ошеломила его.
— Значит, это стоит чего угодно!
— Любовь моя, тебя возмущает причина моего нахождения на твоей стороне?
Туше!
— А тебе не хотелось бы, чтобы все произошло как-нибудь иначе?