Все и вся

Гурджиев Георгий Иванович

В настоящем случае, как всегда в подобных еще незавершившихся случаях жизни, мне сразу приходит на ум - который у меня устроен неудачно по части насмешливости и теперь, как говориться, насквозь "пропитан" ею - то изречение народной мудрости, которое существовало в жизни людей очень давних времен и которое дошло до наших дней в следующих словах: "каждая палка всегда имеет два конца".

При попытке сначала понять основную мысль и истинный смысл, скрытый в этой странной словесной формулировке, в сознании всякого более или менее здравомыслящего должно, по моему мнению, прежде всего возникнуть предположение, что во всем том множестве идей, на которых основана и из которых должна

вытекать разумность этого изречения, лежит веками постигавшаяся людьми истина, которая утверждает, что всякая причина, случающаяся в жизни человека, от какого бы явления она ни возникала, в качестве одного из двух противоположных следствий других причин, в свою очередь, обязательно выливается также в два совершенно противоположных следствия, как например: если "что-то",полученное от двух различных причин, порождает свет, то оно должно неизбежно порождать противоположное ему явление, то есть тьму; или фактор, порождающий в организме живого вещества импульс ощутимого удовлетворения, также обязательно порождает неудовлетворенность, конечно, тоже ощутимую, и т.д., и т.п., всегда и во всем.

Применим в этом же упомянутом случае эту народную мудрость, создававшуюся веками и выражаемую посредством образа палки, которая, как было сказано, действительно имеет два конца, из которых один считается хорошим, а другой - плохим; тогда, если я буду пользоваться вышеупомянутым автоматизмом, приобретенным мною лишь благодаря длительной практике, для меня лично это будет, конечно, очень хорошо, но, согласно этому изречению, для читателя результат будет как раз противоположным; а что является противоположностью хорошего, должен очень легко понять всякий, даже не имеющий геморрой.

Короче говоря, если я воспользуюсь своей привилегией и возьму хороший конец палки, тогда плохой конец должен неизбежно упасть "на голову читателя".

Это действительно может случиться,потому что на русском языке нельзя выразить, так сказать, "тонкости" философских вопросов, каковые вопросы я намереваюсь затронуть в своих писаниях также довольно полно; в то время как на армянском языке, хотя это возможно, однако, к несчастью всех современных армян, применение этого языка к современным понятиям теперь уже стало совсем неосуществимо.

Для того чтобы смягчить горечь вызываемой этим внутренней досады, я должен сказать, что в ранней юности, когда я заинтересовался и очень увлекся вопросами филологии, я предпочитал армянский язык всем другим, на которых я тогда говорил, даже своему родному языку.

Этот язык был тогда моим любимым, главным образом потому, что он был самобытен и не имел ничего общего с соседними и родственными языками.

Как говорят ученые "филологи", все его тональности были свойственны только ему одному, и даже, по моему тогдашнему пониманию, он полностью соответствовал психее людей, составляющих эту нацию.

Но наблюдавшееся мною в течение последних тридцати или сорока лет изменения в этом языке были такими, что вместо самобытного самостоятельного языка, дошедшего до нас из отдаленного прошлого, получился и теперь существует язык, который, хотя и оригинален и самостоятелен, однако представляет собой, если можно так сказать, "балаганное попурри из языков", весь набор созвучий которого, попадая в ухо более или менее сознательного и понимающего слушателя,звучит точно так, как "мелодии" турецких, персидских, французских, курдских и русских слов и еще другие "неудобоваримые и нечленораздельные шумы".

Почти то же самое можно сказать о моем родном языке, греческом, на котором я говорил в детстве и, если можно так сказать, "вкус автоматической ассоциативной силы которого" я еще сохраняю. Я мог бы

теперь, полагаю, выразить на нем все, что я хочу, но пользоваться им для писания я не могу, по той простой и довольно смехотворной причине, что кто-то должен переписывать мои писания и переводить их на другие языки. А кто может это сделать?

Можно с уверенностью сказать,что даже лучший специалист по современному греческому языку просто-напросто не понял бы ничего из того, что я написал бы на усвоенном в детстве родном языке,потому что мои дорогие "соотечественники", если их можно так назвать, тоже обуреваемые желанием любой ценой уподобиться представителям современной цивилизации и своей речью, в течение этих тридцати или сорока лет обработали мой дорогой родной язык точно так же, как армяне, стремясь стать русской интеллигенцией, обработали свой.

Этот греческий язык, дух и суть которого были переданы мне по наследству, и язык, на котором теперь говорят современные греки,так же похожи, по выражению Муллы Насср Эддина, "как гвоздь на панихиду".

Что же теперь делать?

А, черт возьми! Ничего, уважаемый покупатель моих мудрствований. Было бы только побольше французского арманьяка и "хайзарьян бастурмы", я найду выход даже из этого трудного положения.

У меня в этом большой опыт.

В жизни я так часто попадал в трудные положения и выходил из них, что это стало у меня почти привычкой.

Пока же я буду писать частью по-русски и частью поармянски,и тем охотнее,что среди постоянно "околачивающихся" около меня людей есть несколько, которые более или менее "кумекают" на этих обоих языках, и я пока лелею надежду, что они смогут переписать и перевести с этих языков довольно хорошо.

Во всяком случае, я опять повторяю - для того чтобы вы хорошо запомнили это,но не так, как вы привыкли помнить другие вещи и на основе чего привыкли держать свое слово,данное другим или себе,- что независимо от того,каким языком я буду пользоваться, всегда и во всем я буду избегать того, что я назвал "литературным языком хорошего тона".

В этом отношении чрезвычайно любопытным фактом - и даже фактом в высшей степени достойным вашей любознательности, может быть даже в большей степени, чем вы думаете,- является то, что с самого раннего детства, то есть с зарождения во мне потребности разорять птичьи гнезда и дразнить сестер моих товарищей, в моем "планетарном теле", как называли его древние теософы, и при этом почему-то главным образом в "правой половине", возникло инстинктивно непроизвольное ощущение, которое как раз к периоду моей жизни, когда я стал учителем танцев, постепенно оформилось в определенное чувство, а потом, когда, благодаря этой своей профессии, я стал общаться со многими людьми различных "типов", у меня начало возникать также убеждение в моем так называемом "разуме",что эти языки составлены людьми, или, скорее, "грамматистами", которые по части знания данного языка точь-в-точь похожи на тех двуногих животных, которых почтенный Мулла Насср Эддин характеризует словами: "Они понимают в этом, как свиньи в апельсинах".

Такие люди среди нас, превратившиеся в, так сказать, "моль",губящую добро,приготовленное и оставленное нам нашими предками и временем, не имеют ни малейшего понятия и, возможно, никогда даже не слышали о том вопиющем очевидном факте, что в течение подготовительного возраста в функционировании мозга всякого существа и также человека приобретается определенное специфическое свойство, автоматическую реализацию и проявление которого древние корколаны называли "законом ассоциации", и что процесс мышления всякого вещества, особенно человека, протекает исключительно в соответствии с этим законом.