Все имена Можжевельника
Шрифт:
– Сынок медленно думает, - ответил он, опускаясь передо мной на корточки.
Несмотря на короткие лапы, его движения были полны грации.
– Я тоже. Все-таки я специалист по программному обеспечению, а не солдат.
– Не ведаю, что есть «программное обеспечение», - предупредил Сынок.
– Компьютерные программы, - объяснила я. Мишка кивнул и выглянул за дверь - чтобы тотчас шарахнуться обратно.
– Они здесь!
– сообщил он.
– Можно закрыть дверь?
– Понятия не имею, как… - начала я, но тут же кинулась к своей койке и залезла на нее с ногами. Мимо люка струился змеиный
Поток змей миновал распахнутую крышку люка, не проявив к каюте и к нам с мишкой ни малейшего интереса. Сынок отделился от стены с геометрическими барельефами.
– Какого черта им здесь надо?
– спросила я.
– Полагаю, это члены команды, - ответил он.
– Кто еще здесь водится?
Медведь выпрямился и устремил на меня пристальный взгляд.
– Нам ничего не остается, кроме поиска, - произнес он торжественно.
– Иначе у нас не будет права спрашивать.
– Он подошел к люку, перелез через порог и позвал меня из коридора: - Идем!
Я слезла с койки и потащилась за ним.
Сознание женщины - причудливый омут, в который она соскальзывает в момент рождения. Первые месяцы жизни, слушая и наблюдая, она обретает параметры своей будущей жизни. Ее младенческое сознание - огромная пустая матрица, вбирающая все извне. В первые месяцы закладывается ролевое представление, зачатки самосознания, наброски будущих достижений. Слушая взрослых и. наблюдая за их поведением, она накапливает предрассудки и запреты: «Ты не видишь призраков на стенах спальни - их там нет! Никто из нас не видит твоих воображаемых приятелей, миленькая… Ты должна это понять».
Так с самого начала женщина начинает формировать свое естество. Заготовка - это необъятная вселенная,, которую она безжалостно обстругивает. Она сводит на нет нежелательные выступы, докучливые свойства. Со временем она забывает, что была некогда частью целого, и превращается в простенькую мелодию жизни. Побывав вселенской симфонией, она не способна это оценить. Она забывает приятелей, танцевавших на потолке над ее колыбелью и взывавших к ней из темноты. Некоторые из них были дружелюбны, некоторые еще тогда, в самом начале, пугали ее. Но все они были частями ее сущности. Всю последующую жизнь женщина пытается уловить эхо голосов, звучавших в ее волшебной детской: в мужчинах, которых она избирает для любви, в задачах, которые ставит перед собой на протяжении жизни.
После тридцати лет такой работы она становится Фрэнсис Женевой.
Смерть любви - отрезан еще один кусочек - это расставание с еще одной вселенной; разрез никогда не затянется. С каждой зимой, с каждой весной, прожитой на планете или между планетами, женская судьба становится жестче, но при этом все больше мельчает.
Но вот отрубленное когда-то снова сливается в монолит, приятели, скрашивавшие некогда дрему в колыбели, вновь появляются на потолке. Это те, кого ты невольно лишилась или сознательно оттолкнула: ныне они не зависят от тебя. Они вернулись, они совершенно непостижимы. Будь начеку!
– Понимаешь ли ты?
– спросил медведь.
Я покачала головой и с трудом оторвала взгляд от люка на шести болтах.
– Ты о чем?
– Как мы тут оказались?
– Это Разрыв. Наверное, снова проделки эйгоров.
– Да, это они. Но как?…
– Не знаю, - созналась я.
Этого никто не знал. Нам оставалось наблюдать результаты. Остатки переживших Разрыв кораблей, которые людям удавалось найти, неизменно походили на плавающие в пустоте мусорные баки. Корабли словно выхватывали из нашей Вселенной, прокручивали в невиданных космических центрифугах и возвращали обратно. Остатки сохраняли прежнюю массу, прежний химический состав, подобие упорядоченности и жизнеспособности. Увы, в дальнем космосе даже 90 процентов жизнеспособности - все равно что никакой. Если элементы, составляющие корабль, плохо сочленяются между собой, то глупо искать в корабле выживших.
Зато как нас интересовали трупы! Несмотря на строжайшую секретность, ходили слухи о каких-то большеголовых страусах и прочих уродах. Теперь и у меня было, что к этому добавить: живой плюшевый медведь и стая разноцветных змей…
И еще: согласно тем же слухам, во всех пяти тысячах кораблях, угодивших в Разрыв, не осталось ни единого человеческого тела. В наш континуум никто не мог вернуться.
– Сломано не все, - сказал Сынок.
– Мы весим столько же. Тяготение действительно не изменилось - сама я как-то упустила это из виду.
– Кстати, мы по-прежнему дышим, - добавила я.
– И ко всему еще мы с тобой с одной и той же планеты. Скорее всего, основы остались незыблемыми.
А это означало, что, возможно, уцелели стандарты связи, хотя формы могли измениться. Связь входила в сферу моей компетенции, но я все равно поежилась. Кораблем управляют компьютеры. Как взаимодействует десяток различных систем? Если несогласованно, то наши часы сочтены. Нас ждет тьма, холод, вакуум…
Я открутила все шесть болтов и с трудом откинула крышку люка.
– Скажи-ка, Женева, - обратился ко мне Сынок, заглядывая в следующий коридор, - как сюда могли пролезть змеи?
Я недоуменно покачала головой. Существовали проблемы поважнее.
– Я хочу найти капитанскую рубку. Хотя годится любой компьютерный терминал. Что ты видел до того, как забрел ко мне в каюту? Сынок кивнул.
– В том конце коридора. Но там были… всякие. Мне не понравилось. Я пошел в другую сторону.
– Что там было?
– спросила я.
– Мусорная корзина, - ответил он.
– Сисястая!
– Да уж, лучше поищем здесь, - согласилась я.
Мы быстро забрели в тупик. Глухая стена была увешана круглыми светящимися дисплеями. На каждом из них мерцали концентрические круги разной ширины. Такие фигуры могут содержать массу информации, только нужен хороший сканер, чтобы ее считывать. Это наводило на мысль об искусственном устройстве, а не живом организме. Хотя кто знает, что во что здесь превратилось.
Медведь валко расхаживал вдоль глухой стены. Я провела рукой по дисплеям, потом встала на колени, чтобы нащупать место соединения пола и стены и понять, есть ли там шов.