Всё как есть
Шрифт:
— Первые полдня классно, а потом рот сводит и в животе урчит, — возразил Володя.
Тут мой живот тоже вспомнил, что надо поурчать. И я решила объявить привал.
— А как ты теперь относишься к гамбургерам? — спросила я, когда мы ели картошку в мундире, который я положила считать фиолетовым, и заедали уже честно фиолетовым салатом.
Брянский возмущенно фыркнул:
— В гробу я видал эти гамбургеры! Вообще хочу перейти на полное сыроедение. По-научному называется витарианизм. И вкусно, и полезно. Вот смотри.
Он протянул мне сорванный стебелек заячьей капусты, похожей не на зайца, а на диснеевского мышонка, только с тремя ушами.
— Чистые витамины! Ешь
Сейчас он вспомнит вегетарианца-долгожителя Льва Толстого, а потом перейдет к солнечной диете Анны Калинкиной!
Володя сжевал капустного мышонка, а я, воспользовавшись паузой, перехватила инициативу и поведала ему все, что знаю о сыроедении, а также о вегетарианстве. В частности, о том, что доктор Бергер, пропагандировавший растительную пищу как панацею от сердечно-сосудистых заболеваний и рака, умер в сорок лет от инфаркта миокарда, а я сама чуть не откинула копыта после маминой солнечной диеты, которую многие превозносят и которая, кстати, — то же самое сыроедение. Что, по статистике, только 30 % диет дают ожидаемый результат. Что если мы так преклоняемся перед природой, то не стоит забывать, что именно природа сотворила человека всеядным, иначе бы она произвела его от кролика или лошади. О том, как в детстве меня кормили одними фруктами и овощами, причем по преимуществу сырыми, а я видела во сне колбасу. И говорила тут во мне не испорченность вкуса, ибо я была невинное дитя, а сама природа. И что, в конце концов, не человек для диеты, а диета для человека, о чем многие фанаты различных систем начисто забывают. Видимо, во мне прорвались все накопившиеся с детства обиды, потому что Брянский посмотрел на меня удивленно и пробормотал:
— Ну вот, я тебя учить вздумал, а ты, оказывается, профессор.
Мы вернулись в машину и ехали мирно почти до самой Оки. Володя рассказывал, как он родился недоношенным и слабеньким, как в семье вечно переживали, что он плохо ест и много болеет, и пичкали его пивными дрожжами, слоновьими порциями черной икры и даже легендарным рыбьим жиром. А лет в десять он как начал пухнуть на этих дрожжах… В общем, знакомая история. А я смотрела на его круглые бицепсы под рубашкой и думала, удастся ли нам сохранить на все время путешествия чисто дружеские отношения, и если нет, то как он это себе представляет.
Впереди блеснула река. За мостом Володя остановился, и мы вышли из машины. Пейзаж был фантастический. Она, вся в сверкающих чешуйках ряби, походила на огромную, бесконечную змею, извивающуюся среди холмов. Стояла тишина, лишь за горизонтом гудел невидимый трактор. Кругом расстилались поля или луга, я в этом плохо разбираюсь, да и какая разница. Главное, что от ощущения простора хотелось запеть и взлететь.
— Как-нибудь приедем сюда вечером, — сказал Володя. — Здесь закаты должны быть классные. Я поснимаю.
Он и сейчас сделал несколько кадров каким-то навороченным цифровым аппаратом. На крошечном экранчике уменьшенный во много раз пейзаж выглядел глянцевым и ненатуральным, но я не стала говорить об этом вслух. Может, на фотографии будет по-другому. «Лендровер» двинулся дальше.
Мы миновали границу Московской области и лишь через несколько десятков метров обнаружили указатель, обозначающий начало Тульской. Между ними, очевидно, лежала нейтральная полоса с цветами необычайной красоты (что правда) и полным безвластием. У нас была карта, ее взял предусмотрительный Володя. Я бы, конечно, не догадалась. Мне казалось, что, как в Москве, язык доведет нас до домика тети Маруси — так звали бабушкину знакомую. Надо только время от времени останавливаться и спрашивать: а где тут деревня Филатово?
Спрашивать было некого. Свернув на боковую дорогу, мы оказались абсолютно одни в целом мире. Лес обступал нас со всех сторон, солнце плясало в верхушках сосен и берез. Изредка сквозь деревья просвечивала полянка, и мне показалось, что оттуда подмигивают яркие огоньки земляники.
— Слушай, давай погуляем? — взмолилась я, совершенно забыв о том, что день сегодня фиолетовый, с красной ягодой несовместимый. Но в руководстве к диете написано: если очень хочется…
— Да ты в деревне нагуляешься, — удивленно покосился на меня Володя. Ему не очень нравилась облупленная бетонка, и он хотел поскорее ее миновать.
— А вдруг там леса не будет! Смотри, какая прелесть!
Несмотря на нашу зарождающуюся дружбу, возражать мне он пока не умел. Мы свернули на обочину, припарковали джип и углубились в лес.
Земляники не было, хотя по сезону ей уже полагалось вылупиться. Зато были цветы — и еще сколько! — радостная зелень, мягкие тропинки и серебристые паучки на кустах. Мы шли то вместе, то расходясь, пропуская между собой ветвистые заросли, и мне ни разу не вспомнился магазин, который, казалось, был моей единственной вечной любовью и заботой. Наркодилеры, Алена, съемки, передача, брат Сашка, черепаха Леонардо и даже мама маячили где-то на краю сознания, как виденный в детстве фильм. Я даже не думала о том, что мы едем в то место, где могут что-то знать о бабушке, и что нам предстоит еще найти неведомую тетю Марусю, которая неизвестно как отнесется к моему появлению, да еще с сопровождающим. Сопровождающий мой молчал, что было очень кстати в прекрасном лесу. Тропинки кончились, и мы шли по траве, то мягкой, то колючей, и наконец попали на плантацию заячьей капусты, где Володя не мог не остановиться.
— Давай наберем, — сказал он, — салат сделаем.
— Она завянет через десять минут, — возразила я.
— А крапиву? Ты любишь крапивные щи? Моя тетя иногда варит, это просто объеденье!
— Крапиву надо собирать в мае, сейчас она уже жесткая, — почему-то мне все время приходилось его обламывать.
Мы уселись на заячью капусту.
— А еще можно делать салат из листьев одуванчика, — мечтательно произнес Володя, засовывая в рот целую охапку ушек Микки Мауса, — только я не знаю как Хотя что тут может быть сложного? Нарезать и залить маслом. А помнишь у Брэдбери вино из одуванчиков? Хорошо бы узнать рецепт.
— По-моему, вино из одуванчиков — это художественный образ, — сказала я. — Ты что, голодный?
— Ага, голодный. Ну ничего, сейчас вернемся обратно, что-нибудь прямо в машине перехватим. Нет, не образ. Он даже рассказывает, как его делать. Но я читал в детстве и тогда не обратил внимания.
Уходить из леса страх как не хотелось. Но он был прав, действительно надо ехать. Да и желудок напоминал, что пришло время обеда. На обед у меня были запланированы мюсли из фиолетовой коробочки и копченая говядина, в основном бордового, но местами малинового и даже где-то фиолетового цвета.
Мы побрели обратно. Солнце стояло в зените, летучая живность звенела в воздухе, а ноги, не привыкшие к блужданию по кочкам и высокой траве, уже гудели. Брянский, от голода наверное, теперь болтал непрерывно, снова воспевая сыроедение, полезнее которого нет для организма, особенно если фрукты и овощи не покупать в магазине, а срывать с ветки…
— Морковку, например, срывать с ветки или арбуз, — сказала я. — Слушай, а мы туда идем?
— Естественно, — ответил он. — Только не туда, а обратно. Когда мы шли туда, солнце светило нам сбоку в левый глаз. А сейчас в правый. И шоссе гудит. Все правильно.