Все, кого мы убили. Книга 2
Шрифт:
– Что же он там делает? – с досадой спросил я, сделав глоток его вина. Прохор показно отвернулся. Мне казалось, он рад тому, что ему довелось продлить удовольствие фальшивого своего триумфа.
– Услуга за услугу. Кто вам эта птица? – Он посмотрел на меня пристально и добавил: – Всё одно – я узнаю.
– Залётная птица, – вздохнул я. – Мы щебетали с ней в Дамаске.
– А-а! – растянул он плотоядную улыбку. – Так это она напела вам о проклятии!
Прохор втянул голову в плечи и протяжно плюнул вдаль, вложив в сие действо всё своё презрение.
– Положим, – недовольно ответил я, не ожидая такой проницательности. – Но и собственные ваши выводы недалёки от её.
– Ему вы явно показали больше. Стал бы такой важный Птах сбивать подмётки, чтобы добраться до каирской генизы.
– Теперь ваша очередь, – едко напомнил я и сунул флягу ему в руку.
– Когда отлетает дух, мы прячем тело от глаз человеческих, чтобы избавить его от осквернения, – ответил он без заминки, словно прочитал оду, лишь только промочил горло. – Иудеи не сжигают свои документы и книги, пришедшие в негодность. Они их закапывают, словно бы хоронят. Они говорят так: «Когда писание истёрто временем или выходит из употребления, мы прячем книгу, чтобы сохранить её от надругательства. Содержание книги отлетает к небесам, как душа». Но в здешнем грунте такое немыслимо, так что они попросту складывают всё на чердак синагоги. Вот уже тысячу лет или больше. Клад для архивного юноши вроде вас, а! – меня едва не ослепил чудесный его оскал.
– Не имел чести наслаждаться той синекурой. Какие же сокровища хранит эта… букинистическая лавка? – сухо продолжил я допрос.
– Тит Ливий, Диодор… антологии Мелеагра… Шучу, не обнажайте кинжала. Но вы напрасно ищете древней мудрости у иудеев. Каббала – изобретение довольно новое, говорят, её родина – Прованс, в те годы – провинция Священной Римской Империи. Знаете, откуда пошла эта глупая мода, которую продолжаете вы, ваш Голицын и отчасти я? Николай Фламель, живший в Париже, приобрёл папирус… вы попробуйте на вкус эти связи, ведь папирусы произрастают в Египте… – и фляга с живительной влагой тут же перекочевала ко мне, – папирус, которому он дал название «Книга Иудея Авраама». Он якобы раскрыл его тайны спустя много лет с помощью раввинов, обитавших в Испании – евреям не разрешалось селиться в прекрасной Франции, м-да.
«Ты ещё не всех деталей знаешь, – злорадно подумал я, в то же время удивляясь, как легко Карно удаётся конденсировать туманные взаимосвязи между общеизвестными фактами. – Голицын зачем-то ищет письма хазар евреям Кордовского халифата».
– …Так он обрёл философский камень, эликсир жизни и даже молодости. Замечу, что это не секрет общины иудеев, кои по сию пору вынуждены помирать в ветхом состоянии, а секрет свитка, собранный по частям из разных источников. Так в Европе возникло устойчивое представление о том, что собрав кучу еврейских и египетских манускриптов, некий решительный ум может соединить разрозненные положения и восстановить утраченную сущность, известную Адаму. Ну, в переводе на язык алхимиков, пятая эссенция разума соединяет четыре Аристотелевы первоосновы. Сейчас у иллюминатов трансмутации металлов не в чести, ибо ими занялись Академии наук – ваших наук. В почёте – Адамов язык, повелевающий шестернями вселенной. Вес всему этому хламу придаёт неоспоримый факт длительной жизни Фламеля и его жены, огромные пожертвования церкви и покупка недвижимости десятками домов в Париже. Меж тем, наследства он не получал, ибо происходил из простецов.
– Могила его оказалась пуста, а сотни лет спустя люди встречали его то в Индии, то в «Гранд Опера».
– В вас ещё жив школяр-зубрила! – осклабился он вновь.
– Так для чего им язык Адама? – сглотнул я, не в силах оторваться от его удивительно хороших зубов, показом коих он словно бы желал подчеркнуть какое-то метафизическое родство со своим персонажем. – Кроме научного интереса?
Но он небрежно бросил, что как раз научным интересом там и не пахнет из-за того, что эти люди – практики, эдакие Действительные Тайные чернокнижники. Короли магии. Я попросил его не повторять мне чепухи про беседы с ангелами, ибо те должны бы, кажется, понимать нас безо всякого языка. Или напротив, на любом языке.
– Вы рассуждаете неверно, – зашептал он своим проворным языком, хотя и без того мы беседовали весьма тихо. – Известно, что духи – существа вольные, исполнять ваши молитвы или нет, зависит от того, как они сочтут баланс ваших грешков. Я уже говорил: общаются пусть дураки вроде медиумов. Адам же имел повелевать небесными силами. Слово его было тождественно закону. А коли мы знаем, что в основе всего лежит логос – суть слово или закон, то иллюминаты и ищут те самые слова, которые заставят ангелов плясать под их дудку. Да и почему бы нет? Вот, представьте себе. Бесплотные существа создали материальное тело, поместили в него духовную субстанцию и вопрошают, витая вокруг: «Ну, ну, как там»? А он и отвечает: «Жарко! Убавить». Или: «Скучно, пришлите Еву». Он им и не приказывал вовсе, просто они так вместе строили мир. Он здесь принимал, они оттуда подавали. Ну, как печник залез в трубу, а хозяин дома ему сует раствор и инструменты. Оба, разумеется, масоны, если вы сами не догадались…
Он расхохотался, заставив меня нахмуриться.
– Важно не только, что говорить, но и кто это произносит. Адам был первородным и безгрешным существом, превыше человека. Но вы смеётесь над этим, а ведь и сами занимаетесь почти тем же. К чему вы упоминали Джона Ди?
– Так ведь трудно отделить одно от другого! – воскликнул он, разводя руки. – Только начинаешь исследовать иероглифы с описанием династий, как встречаешь бога Тота, то есть Гермеса со всеми герметическими традициями. – Он что-то быстро начертил каблуком прямо на земле.
– Что это?
– Монада Джона Ди. «Monas hierogliphica».
– Напоминает чёрта.
– Вот! Из неё он выводил любой язык. – Он многозначительно скривил губы и накрыл зловещий знак флягой. – А потом я, увы, связан. Недруги охотятся за мной, полагая ложно, что я – искатель и хранитель сведений, за которые они продадут душу. Мне волей-неволей приходится искать эти сведения, чтобы продать им их при удобном случае, выторговав свою душу себе.
– Кажется, не много вы нашли для сделки, судя по драке с наёмниками в вашем доме, – поддел его я, и он не остался в долгу:
– Это так, – стал он серьёзным, и голос его обрёл едкость. – И вот я встречаю молодого человека, страждущего того же. И моё доверие к нему от того столь крепко, что я вижу в нём персону ещё более несчастную чем я сам. Вам ведь не просто надо спасти себя – в дело, кажется, замешана прекрасная дама, – закончил он отвратительным мурлыканием.
Я вскочил и высунулся из укрытия, он хладнокровно вернул меня на место, дёрнув за руку, а заодно отобрав и флягу.
– Я не позволю! – воинственным шёпотом заорал я. – Не знаю, откуда вы…
– Османская Империя – это такая деревня, – объяснил он точь-в-точь повторяя мой тон, довольный результатом, и долгое бульканье едва не опустошило чашу моего терпения. – В ней европейцы, набитые более слухами чем монетой, путешествуют из Дамаска в Каир и обратно, торгуя осведомлённостью в консульствах и при дворах пашей. О вас же, мсье Рытин, не шепчут – кричат. Тем паче что набиты вы не слухами, а золотом и… кхем… камнями.
Боже, он и это знает! Казалось, он целиком видит меня насквозь. Подумав в тишине и не будучи прерываем им, выкурившим большую трубку в перерыве, я поведал ему о скрижали и своих замыслах раскрыть надпись, показанную ему ранее.