Все лики любви
Шрифт:
– Она зацепила тебя всерьез, – заметил отец и добавил: – Давно я тебя таким не видел, даже не упомню когда.
– Каким? – искренне заинтересовался Егор.
– Так, по-настоящему, по-мужски довольным, радостным, задумчивым, – усмехнулся Денис Петрович. – Ты весь вечер улыбаешься каким-то мыслям.
На следующий день Вера заканчивала работу в десять вечера, Егор приехал с деловой встречи где-то в полвосьмого, принял душ, посмотрел, что еще полчаса у него есть, прежде чем выезжать, и решил просмотреть кое-какие бумаги. Но его отвлек отец, позвав из гостиной,
– Да? – спросил Егор, войдя в комнату.
– По-моему, твою Верочку показывают, – указал на экран плазмы отец.
И он увидел ее – в медицинском костюме и шапочке, очень серьезная Вера Брацкая давала интервью и говорила о том, какие замечательные люди находились в их вагоне. А Бармин отметил, как ее любит камера – даже в этом наряде с минимумом косметики на лице она выглядела замечательно, загадочно и притягательно.
– Да, это она, – продолжая смотреть, признал очевидный факт Егор.
– Мне нравится, – вынес вердикт отец, – очень интересная девочка.
– Мне тоже, – усмехнулся Егор.
Интервью закончилось, и камера переключилась на ведущего в студии.
– За последние несколько лет это первая женщина, которая тебя так заинтересовала, насколько мне известно, – заметил Денис Петрович, внимательно присматриваясь к сыну.
– Да, есть такое дело, – не стал отрицать Егор.
– И что ты намерен делать?
– Собираюсь уговорить ее переехать ко мне.
– В качестве кого? – весьма заинтересовался Бармин-старший.
– Близкой подруги, – слегка напрягся Егор.
– То есть все в Москве бросить и поехать к тебе любовницей? – усмехнулся отец.
– Я предложил ей хорошую сделку, – уверил Бармин-младший и вкратце рассказал историю Верочки и о сделанном ей предложении.
– Мне кажется, Егор, что твой чрезмерный успех у женщин облегченной морали заставил тебя забыть, что в мире есть и другие женщины, которые не продаются, сильные и яркие личности, – с грустинкой в голосе сказал Денис Петрович.
– Я не предлагаю ей продаваться, – твердо заявил Егор.
– Разве? – саркастически спросил отец и разъяснил сыну: – Может, тебе так и кажется, но на самом деле ты предложил ей выбирать из двух вариантов: плохого и худшего. Если она согласится, то очень скоро перестанет уважать и тебя и себя, а если откажется, то всю жизнь будет сожалеть, что упустила шанс стать тем, кем мечтала.
– Я не собираюсь ее обижать, – упорствовал Егор. – Я помогаю ей. А я хочу, чтобы она просто была рядом.
– В таких случаях предлагают не сделку, а руку и сердце.
В таком случае предлагают руку и сердце, а не шантажируют, правдами и неправдами добиваясь своего. Отец, конечно, прав. Это-то Егор понимал, только с вопросом семьи и брака у Бармина-младшего имелись свои весьма странные отношения.
Так получилось, что в его представлении имелось два момента, определившие его отношение к семье, к браку и к своей женщине.
Первый, традиционный само собой, – родители.
Дело в том, что Егор мало жил с родителями: всего семь лет, и то три года из них каждое лето он проводил в тайге, а после института, когда вернулся в их город и работал на комбинате, жил отдельно в собственной квартире, взрослый все-таки мальчик.
В силу этого обстоятельства у него в воображении сложилась некая картинка идеальных отношений между родителями. Когда они жили вместе, Егор ни разу не слышал, чтобы они ругались или спорили о чем-то, он даже не помнит, чтобы они хоть раз повысили голос. Зато видел, как родители постоянно дотрагиваются друг до друга, улыбаются загадочными улыбками, понятными только им двоим. Он чувствовал в них потребность, тягу друг к другу и ощущал, что у них есть особый мир, принадлежащий только им двоим. Он просто осязал их любовь.
Наверняка они и ссорились, и спорили, и в чем-то не соглашались друг с другом, но никогда не делали этого при Егоре. Самые трудные первые годы становления семьи и притирки характеров и устоев двух людей его с ними не было. А когда Егор переехал, родители, видимо, договорились при нем никогда не выяснять отношений. Наверняка именно так и было, потому что через несколько лет, когда Егор уже управлял комбинатом, он соприкоснулся с их полноценной жизнью и присутствовал и при спорах, когда кто-то что-то свое доказывал. И как мама дуется на отца видел, и их веселые примирения. Но было поздно. Детский и подростковый разум закрепил в сознании идиллическую картину отношений мужа и жены, и отказываться от нее не собирался.
Вот есть бабушка и дедушка, с которыми Егор жил до десяти лет, – их семья замечательная, они и ссорятся, хоть и редко, но бывает, и мирятся, и спорят, и смеются постоянно, и обсуждают самые обыденные дела – обыкновенная жизнь. А есть родители – и их летние совместные отпуска, запечатлевшиеся в его мозгу одним сплошным счастьем, есть их жизнь втроем, где между родителями идеальные отношения. Вот это эталон. Вот так должно быть!
И ничего бы страшного в этой его идеализации детской не было, если бы Егор хоть раз полюбил по-настоящему и попробовал создать собственную семью, особенно в молодости, когда любые правила нарушаются с легкостью, но вот не случилось. И оказалось: чем дальше в лес, тем толще партизаны – чем дольше он не женился, тем сильнее утверждался, что ему нужны только такие отношения, как были у отца с мамой.
Да и это бы в результате оказалось ерундой преодолимой – во-первых, Бармин более, и гораздо более чем разумный человек, и, в конце концов, кому из нас не мечталось об идеальной семье, аж до сиропной сладости. Да, каждому. А во-вторых, он так и не встретил по-настоящему любимую женщину. Ну не сложилось, бывает и так у людей, что до тридцати пяти лет не встретил.
И все бы ничего, но есть еще один непростой момент.
Когда в свои семнадцать лет Егор проходил ритуал инициации, случилось нечто, сильно отразившееся на нем. Собственно, весь процесс инициации сильно на нем отразился, как и на любом другом человеке, прошедшем через эту трансформацию.