Все лики любви
Шрифт:
Нет, как раз завуалированную форму шантажа и сильное заявление: «А вот хочу, чтобы была рядом», что-то из лексикона крутых дяденек: хочу и точка – это-то как раз понять можно и вполне совпадает с общим контекстом его финансов и должности. Но то, что он уговаривает женщину и ждет ее выбора, а не давит и не требует – это, из числа людей, обличенных властью, присуще, видимо, только Егору Бармину, нечто уникальное. И все же, как ни крути, а он сделал ей предложение покупки.
Да, это неординарный мужчина, он вызывает уважение. Но то, что он предложил
Вот так.
Постоянно думая об этом, прислушиваясь к себе, Вера поняла несколько главных и самых значимых вещей. Она его любит. Любит сильно, глубоко, так, словно любила всю жизнь, и прошлую и эту, так, словно он часть ее существа, ее души, так, словно всегда знала, что он есть на свете, и ждала его, и словно это единственно возможное и нормальное, естественное ее состояние – любить Егора Бармина.
Это первое. А второе – она не станет его оплаченной любовницей.
Если бы он только сказал: брось все и приезжай ко мне, хочу, чтобы ты была рядом, позвал, просто так, без покупного чека, она бы все бросила совершенно точно, а там будь что будет! И любое время, проведенное вместе, – месяц, полгода, год, – стоило бы каких угодно ее переживаний и страданий после того, как они бы расстались!
Но так, как он предлагал…
Купленная за мечту возможность быть с ним какое-то время рядом может уничтожить Веру как личность. Она потеряет внутреннюю свободу, уважение к себе, душевную силу, на которую опирается, и станет женщиной, зависящей от присутствия мужчины рядом. И самое главное, что вот эта возможность быть с ним, сняв все моральные ограничения с души тем, что уже продалась, это развращающий наркотик самой наивысшей пробы, такой, что никакая ее прошлая страсть и рядом не стояла, и попробовав который, можно не выйти из зависимости уже никогда!
Вера даже в глубине сознания не ставила условие: либо замуж, либо ничего – нет. Она точно понимала, что то чувство, которое она испытывает к Егору, не пройдет никогда, независимо от того, как сложится ее и его жизнь. Оно просто есть, как данность, как есть на свете сама Вера, и все. И дело не в компромиссах и не в том, что любви наплевать на все, лишь бы быть рядом, и не в социальных условностях, и даже не в том, что он ее не любит – она совершенно отчетливо понимает, что если согласится, то пропадет.
Совершенно и окончательно пропадет. Сразу, как только Егор поймет, что сделка состоялась, сразу, как только она станет купленной вещью. Все просто, это будет уже не Вера Брацкая. Даже для себя самой она уже не будет собой.
И жизнь переменится, обязательно.
Она приняла решение.
Чай давно уже заварился и остыл в заварочном чайнике, Вера, так и не налив его, бездумно крутила в руке пустую чашку, смотрела в ее дно и понимала, что вообще-то жизнь, наверное, не закончилась, ведь есть еще работа.
И разозлилась так внезапно! Так сильно! В секунду!
Да что такое?! Хватит! Закончит она этот институт и без благотворительностей всяких! Ничего! Поживут мама с бабушкой на пенсии и на мамину подработку, а она здесь найдет, где подрабатывать во время учебы! Ну поголодает, ничего, потерпит! Не так и долго – год всего! Потерпит! Главное, чтобы мама с бабушкой выдержали! Кредит возьмет в крайнем случае! Зато профессию получит! Хоть что-то у нее будет!
Хоть что-то!
И расплакалась, совершенно отчаянно и горько!
Бармин больше не звонил. Жизнь продолжалась и без его присутствия, как и предполагала Верочка, тянулась от одного дня к другому, понемногу и незаметно.
Три тошных, печальных дня.
Три дня она прощалась внутренне с Егором, и все больше укреплялась в мысли, что надо самой идти и доучиться. Вот только набраться решимости, поговорить с мамой и бабушкой – и подавать документы. Самой! И уцепиться за эту возможность, получить специальность, опереться на нее, как на протянутую ветку для спасения из трясины болотной, вытащить себя и жить!
А на четвертый день случилась удивительная, нечаянная радость.
– Верунчик, – довольный, вошел в ординаторскую Васильев, – иди в кассу, тебе там премию выписали.
– Откуда? – не поняла Вера.
– От бухгалтерии, – усмехнулся он и пошутил: – Не заставляй меня пошлить.
– Так вроде не с чего премию-то, Виктор Аркадьевич? – недоумевала Верочка.
– Да я пересмотрел графики, получилось, что у тебя много переработки, к тому же ты в отпуске не была, только три отгула брала за это время. Я их пересчитать заставил, вот и вышло вполне прилично. Иди, получай.
Пошла. Вера до последнего мгновения боялась, что все это ошибка, но получила деньги. И вполне прилично. Ну, надо же! Хоть какая-то радость на фоне беспросветной тяжести!
И мысли сразу разбежались веером – первая, само собой, как у вшивого про баню – раз решила учиться, надо эти деньги отложить. Вторая, из той же оперы – надо бы своим ремонт косметический сделать, давно просится. Ну, ремонт – это громко сказано, но хоть обои она им наклеит, покрасит-освежит, что требуется.
Вера вернулась с работы, скинула босоножки, прошла в кухню, попила воды, села за стол. Посидела так, потом встала, сходила в прихожую, взяла сумку, вернулась в кухню, достала из сумки пачку денег и положила ее в центр стола. Сложила одну на другую руки на столе, уперлась в них подбородком и смотрела на эту плотненькую пачечку купюр.
Она не хотела откладывать эти деньги. И ремонт на них делать не хотела.
Всю рабочую смену, помня о том, что у нее в сумочке лежит премия, Вера, запрещая себе, где-то на краю контролируемого сознания, крутила мысль о том, что больше всего ей хотелось бы сделать. На что их потратить.
Неразумно, расточительно, попросту впустую.
Она упиралась подбородком в сложенные ладони, смотрела на эту пачку и чувствовала, как ширится и укрепляется в ней решимость сделать именно то, что ей хотелось больше всего.