Все лики смерти (сборник)
Шрифт:
Горшочек, как и те два, был не особенно большой и тяжелый, но верхушка цветка (Борис не знал его названия) колебалась из стороны в сторону, делая видимой мельчайшую дрожь ладони. Два первых стояли абсолютно неподвижно.
– Поняла? Под гипнозом, знаешь, сила какая? Цепи рвать можно…
Цепей для проверки под рукой не оказалось. Борис решил разоблачить шарлатанство иным способом.
– Значит, ничего не видишь и не слышишь, – зловеще протянул он, надвигаясь на Димку; осторожно, двумя пальцами, снял с него очки и положил на стол. – Не видишь, значит…
Он широко размахнулся и ударил Димке в глаз, остановив летящий кулак в паре сантиметров от его лица. Никакой заметной реакции у Димки не было, и не один листочек на цветах не дрогнул.
«Сейчас я его отучу прикидываться», – подумал Борис.
И сказал, подражая повелительному тону Эдика:
– Ты – собака! Вставай на четвереньки и лай!
Димка никак не отреагировал.
– Он сейчас только мой голос слышит, факт, – самодовольно объявил Эдик, снимая горшки.
В отличие от Таньки и ее брата, он ничуть не сомневался в своих талантах гипнотизера. И прежним командным голосом повторил приказание Бориса.
Димка лаял размеренно, как заведенный, – один «гав» в две секунды. И, как ни странно, очень правдоподобно получалось: даже Чарли в прихожей захлебнулся в ответном лае, уверенный, что в доме чужая собака.
Эдик выбежал из комнаты, потащил упирающегося пса на кухню. И прикрыл все двери, находящиеся между Чарли и гостиной, где они развлекались.
– Замолкни, хватит, он ушел, – раздраженно сказала Танька, которой происходившее все меньше нравилось. – Замолкни, я сказала!
Димка продолжал монотонно тявкать, из угла его рта тянулась липкая ниточка слюны… Вернулся Эдик; звуки, производимые Чарли, были теперь почти не слышны.
– Встань и не лай! Ты теперь не собака! – скомандовал Эдик и добавил нормальным голосом, обращаясь к друзьям: – Что бы еще придумать? Может, положим пятками и затылком на два стула – будет лежать прямо, не прогибаясь.
– Надо огнем прижечь. Он не должен ничего почувствовать… – громко и злорадно сказал Борис, внимательно вглядываясь в лицо Димки.
Он все-таки надеялся разоблачить шарлатанство. Но на лице и в пустых глазах Димки ничего не дрогнуло.
– А что, можно… легонько так, сигаретой… – оживился Эдик, двинувшись было к бару, где лежали отцовские запасы. Но тут его осенило: – Ты – Мальчик-Вампир! – заорал Эдик. – Сожри нас! Сожри!!!
И захохотал, жутко довольный выдумкой.
Плечи Димки опустились, он весь как-то сгорбился, ссутулился – кисти рук со скрюченными пальцами почти касались теперь колен. Левая половина губы приподнялась, и Борису показалось, что появившийся клык длиннее обычного. Совсем чуть-чуть, но длиннее.
А Димка медленно, все с тем же пустым взглядом, двинулся на Эдика; пластика его движений напоминала сейчас теле-Вампира гораздо больше, чем полчаса назад, когда он был в маске. Эдик ухмыльнулся и приготовил свой «осиновый кол» – в смысле, палку-поноску… Борису это совсем не понравилось, он почувствовал легкую тревогу… непонятно за кого… за Эдика? за Димку?
– Хватит! – Борис несколько даже неожиданно для себя самого шагнул вперед и преградил дорогу Димке.
Тот оттолкнул его в сторону. Оттолкнул? Черта с два, отшвырнул, как тряпичную куклу, – Борис, на два года старше и на пятнадцать килограммов тяжелее Димки, с хрустом врезался в сервант, отлетев на три с лишним метра.
Звон разбитого стекла; сверху сыплются, чувствительно бьют по плечам и голове всякие безделушки; и боль, резкая боль в боку и плече.
«Убью урода!..» Борис пытается вскочить на ноги резко, рывком и немедленно приступить к расправе – и стонет, едва удержавшись от крика, – что-то острое там, внутри, реагирует на каждое движение – пронзает грудь беспощадной болью, тут же отдающейся во всем теле…
По ушам бьет истошный визг Таньки. Борис поднимается – медленно, прижимая ладонь к ребрам. Боится даже глубоко вздохнуть и, только поднявшись, смотрит на Димку и Эдика.
Эдик лежит на спине. Не шевелится. Лица его не видно, лицо закрывает затылок Димки, стоящего над ним на четвереньках. Голова Димки быстро мотается из стороны в сторону. («Чарли, – мелькает неуместная мысль, – так Чарли, еще щенком, трепал шнурки на ботинках гостей…»)
Борис шагает к ним, кривясь от боли и сильно наклоняясь вправо. И застывает… Нет! Не может быть! Показалось…
Не показалось.
Борис видит это, видит в неестественно ярких красках, как на экране разрегулированного телевизора: из-под Димкиной головы, снизу, там, где Эдик, – далеко в сторону ударяет тугая ярко-алая струя, расплескавшись лужицей по паркету.
«Как же… надо скорей… это ведь… спятил… скорую… родители… скорей… заткнись, дура… зачем… спятил, точно спятил…»
Мысли Бориса мечутся стремительно, как рикошетящие от стен пули, – осколки, обрывки, обломки мыслей. Но сам он застывает, парализованный нереальностью происходящего. Струя слабеет быстро, но кровавая лужа под головой Эдика растет…
Танька замолкает мгновенно и неожиданно, словно кто-то дернул рубильник воющей сирены, за спиной стук ее каблуков. Борис не оглядывается – когда она смолкла, стали слышны другие звуки – причмокивание на фоне утробно-низкого урчания…
Борис хорошо помнит их – именно с таким звукорядом пожирал своих жертв Мальчик-Вампир в темноте подвала, чердака или кладбища (цензура не пропускала слишком натуралистичных кровавых сцен в подростковые сериалы).
Борис кричит – бессвязно, высоким голосом:
– Димка-а! Мудак!! Ты… – Он осекается, потому что…
…Димка резко мотает головой, и кусок чего-то красного отлетает в сторону. С сырым шлепком прилипает к полу.
Взрывной позыв рвоты – в доли секунды она проходит путь от желудка к пытающимся что-то крикнуть губам. Борис корчится, пытаясь согнуться, но зазубренные ножи боли рвут грудь – и он стоит почти прямо, когда рот наполняется горячей едкой жижей и она, лопнув на губах зловонным пузырем, льется на рубашку и на пол…
Мальчик-Вампир поднимается.