Все мои уже там
Шрифт:
Мне не становилось лучше. Мне становилось только еще страшнее оттого, что мне не становилось лучше даже от нитроглицерина. Любимая моя села рядом со мной на кровать и спросила:
– Сколько капель валокордина? Тридцать? – в левой руке у нее была рюмка, в правой флакончик с лекарством.
– Сто, – отвечал я. – Тридцать капель валокордина это как мертвому припарки.
Так я сказал, и мне стало страшно от того, что вот я только что произнес слово «мертвый». Я подумал: глупые суеверия. Я подумал, что надо молиться. «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, положи хлебушком, подыми веничком, за веничек – кочерга, за кочергу – шильце, за шильце – мыльце, помилуй мя грешного, выведи Твою детку вон».
И я подумал, что не спастись.
А моя любимая наклонилась к самым моим губам, так что губы мои касались ее уха, и переспросила:
– Что ты говоришь?
– «Скорую», – сказал я. – «Скорую» вызови.
Она схватила телефон с прикроватной тумбочки и набрала ноль-три. Я все слышал. Я слышал, как целую вечность автоответчик в трубке говорил, что вы, дескать, дозвонились в службу скорой помощи и ждите, дескать, ответа диспетчера. Наконец диспетчер ответила. Первое, что спросила диспетчер, услышав, что семидесятилетнему мужчине плохо с сердцем… Она спросила: «Виагру принимали?» И мне стало так страшно, как не было страшно никогда прежде.
А моя любимая сказала:
– Они сейчас приедут.
И взяла меня за руку. За левую руку, которая почти ничего не чувствовала или, наоборот, чувствовала все очень обостренно, но не так, как чувствует живой человек. Моя любимая легонько потянула меня за руку и прижала мою руку к своим губам. От этого движения мне показалось… Мне показалось, как будто что-то лопнуло у меня в груди, разорвалось и потекло по всему телу теплой волной.
Я почуял запах нафталина и вкус нафталина во рту. Я подумал, что мне не спастись, да и не надо.
Я слышал ее голос:
– Алеша! Алеша!
И я вспомнил, откуда этот запах нафталина. В тот день, летом 45-го, в тот самый счастливый день моей жизни я прятался в шкафу. Какая-то машина подъехала к воротам. Я испугался и спрятался в шкаф. А потом я услышал голос: «Алеша! Алеша!» Голос звучал снаружи, из мансардного окна прямо у меня над головою, откуда лился свет, такой яркий, что мне казалось, будто я – в полной темноте. «Алексей! Алеша!» Меня обдало теплом и светом. Огромные желтые лампы сверкали, световые колонны. Это было похоже на сосновый бор в солнечный день. Никого вокруг не было, но мне словно бы улыбался кто-то и словно бы кто-то протягивал ко мне руки, а кто-то стоял в белом платье. И кто-то подхватил меня, подбросил вверх, держал над собою на вытянутых руках и смеялся. А я хотел спросить, не знал, какими словами спросить, и спросил наконец: «Правда все кончилось?» «Правда, малыш. Все кончилось. Победа!» – меня прижали к груди, обняли и покачали, как маленького. И снова подбросили и принялись кружить.
Я знал, что я мертвый. Я был уже там. Но я все еще чувствовал, как моя любимая, единственная моя любовь, держит меня за руку, целует мою руку и вытирает моей рукой свои мокрые от слез щеки.
Эпилог
Вы спросите: если я умер, то кто же тогда пишет все это?
Хмм… Хороший вопрос.