Все мы не красавцы
Шрифт:
— Следующий! — закричал усатый мастер, появляясь в дверях.
Я уселся в кресло и сидел неподвижно. Соседний мастер точил бритву, и ноздри его раздувались. Старушка шваброй выметала из-под кресел волосы и намела посреди комнаты большую разноцветную клумбу.
И вдруг мне словно заложило уши. Вернее, я стал всё чувствовать как-то иначе. Мне казалось, что я смотрю на всё это не то с очень далёкого расстояния, не то из очень далёкого времени.
И ещё я почему-то понял, что теперь мне иногда будет вспоминаться эта картина.
У
После парикмахерской я оказался почему-то в зоопарке. Погода испортилась, набрались тучи. Зверей почему-то почти не было, многие клетки стояли пустые. Просто так, без клетки, маячил одинокий носорог. Рядом, приседая, ходил чёрный орангутанг. Вот он сел, накрыл рукой голову и стал вдруг похож на большой живой телефон с белыми глазами-цифрами.
Дул холодный ветер. Деревья широко раскачивались, стуча друг о друга скворечниками.
В конце аллеи красовался огромный скворечник из досок. Из него вдруг выскочил человек в кепке с длинным козырьком и быстро побежал по аллее.
Я вдруг почувствовал себя чем-то расстроенным и поплёлся домой.
Дома на белой скатерти под яркой лампочкой стояли тёмно-фиолетовая бутылка с наливкой и торт.
— Где ж ты бродишь? — сказал весёлый отец. — У меня сегодня день рождения как-никак.
— Да? — сказал я. — А можно, у меня сегодня тоже будет день рождения, а?
— Э-э-э, нет! — захохотал отец. — У тебя в декабре, а сегодня уж у меня!
Отец сидел на стуле, расставив свои огромные ноги. Я прислонился спиной к его колену, потом медленно сполз по ноге и сидел на полу, закинув голову отцу на колено. У лампочки под потолком появились блестящие золотые усики. Они играли, лучились, вытягивались… Я сделал глубокий поспешный вдох, но горячие длинные слёзы уже текли по щекам, щипали их.
— Надо же! Ведь что такое?.. Ведь пропадёт же таким! — слышал я сквозь дверь тихий голос мамы.
Отец что-то глухо ей отвечал.
Я лежал в темноте, в кровати, ещё протяжно, глубоко вздыхая. От жёлтой дверной щели тянулись лучистые усики. Потом щель погасла, стало совсем темно. Но в углу я чувствовал сгусток темноты. Потом я вроде бы понял, что это всего лишь чугунная гиря, купленная мной для тренировок, чтобы стать спокойным и сильным… Но сейчас мне казалось, что это голова какого-то чугунного человека, который пробил снизу пол и тяжело, упорно смотрит на меня…
Утром, как ни в чём не бывало, я выскочил с лестницы во двор, уже заранее отчего-то ликуя, увидел угол двора, тихо освещённый солнцем, и бросившее зайчик отполированное сиденье стула с мотком пушистой шерсти на нём…
И тут я вдруг понял, почувствовал: «Не так важно, что с тобой будет, — главное, каждую секунду чувствовать, что ты живёшь!»
Последствия удара сковородой
Однажды, сделав уроки, я лежал на диване, размышляя, и вдруг услышал
— …Слышишь меня? Иди… мне навстречу!
Я поднялся с досадой, не понимая, зачем мне нужно именно идти ей навстречу?!
Я быстро шёл по тёмному коридору и столкнулся с раскалённой сковородой, которую мама несла на сковороднике. Сковорода сразу же встала вертикально, и расплавленный жир вылился мне на лицо. Я схватился за щёки и вдруг почувствовал, что кожа рвётся, сползает под руками, и вот, остаётся в руках! Я понимал, похолодев, что события вырвались за какой-то привычный предел и уже нельзя будет вернуться туда, где секунду назад всё было так светло и спокойно!
Потом в комнате я показал сестре свою кожу в руках и при этом, как она рассказывала, криво улыбался.
— Вот это да! — говорил я. — Большой успех!
Но это, конечно, был шок, и скоро лицо начало страшно болеть, и главное — что же это такое? Видно, на самом деле все полны зла и только и норовят друг над другом подшутить, если, конечно, такое можно назвать шуткой! Мама, моя родная любимая мама велела идти мне навстречу, чтоб я столкнулся с раскалённой сковородкой!
< image l:href="#" />Наверное, это было первое сильное потрясение в моей жизни. Снова выскочив из комнаты, я бегал по коридору, делая от боли сквозь зубы: «С-с-с», и очень не скоро меня поймали, обмазали, забинтовали и по дороге в больницу сумели наконец объяснить, что мама, конечно же, кричала: «Не иди мне навстречу!» И только такой человек, как я, мог понять её столь превратно!
Тут я расстроился ещё больше. И так все меня считали ненормальным — одни с открытым ликованьем, другие (мама и сестра) — с тайным вздохом. И ещё этот нелепый случай со сковородкой!
От такого расстройства я по привычке сильно морщился и тут же начинал скулить: так больно это было теперь — расстраиваться…
«Непонятно, — думал я, — природа, или там — бог, или там — естественный отбор… Уж если не получается, так не надо было и затевать! Неужели уж до сих пор нельзя было устроить, чтоб люди всегда могли хотя бы слышать друг друга?»
(Слышать — это акустика, это я уже знал…)
Тут как раз начались экзамены на аттестат зрелости, и на всех экзаменах, очевидно из жалости (я всё ещё был по уши забинтованный), мне поставили пятёрки. Правда, и до этого у меня были одни пятёрки, и так в результате сложилось, что я получил золотую медаль.
И сразу же подал документы в электротехнический институт, на отделение акустики.
И вот я пришёл на собеседование, и вот вызвали меня, и я, чувствуя пустоту в животе, открыл тяжёлую кожаную дверь. За ней, оказывается, была только приёмная, большое светлое окно — и надо было открывать ещё одну такую же дверь.
Я открыл её и оказался в директорском кабинете — огромном зале с лепным потолком, резным столом у стены, бархатными креслами по сторонам и рыцарскими гобеленами между окон.