Все мы родом из детства
Шрифт:
– Чтобы повыгодней выйти замуж и потом вести свое хозяйство, – моментально подхватила моя собеседница.
– Именно. А теперь обучение осталось, возможности и разнообразие умножились многократно, а смысл как-то оторвался и воспарил…
– Плюнуть на все и искать мужа? – усмехнулась Марина. – Я уже думала об этом.
– Поможет?
– Не знаю. У них ведь тоже, как вы говорите, все шаблоны разорвались. А что же делать?
– Попробуйте поставить нужную вам, желанную точку за пределами нынешнего этапа, как это делала девушка сто лет назад. И провести туда стрелочку от сегодня. Что на нее попадает?
Марина
– Жвачка не попадает точно. Ребенок, лучше два или три, – попадает. И еще… как странно… Но я буду думать об этом. И я, пожалуй, пойду. Спасибо!..
Заселить московский дворик
Большую зеленую папку с веревочными завязками они поставили между стульями. Я сразу догадалась, что там рисунки юноши (что же еще?), и душою потянулась к ней. Я в общем-то не очень люблю детские рисунки, хотя за много лет практики научилась их неплохо «читать». Обычно их восприятию мешает то, что родители ждут моего умиления, а сами дети – непременных похвал. Но рисунки подростков почти всегда интересны сами по себе, как разговор с миром просыпающейся и оглядывающейся по сторонам души.
Папку мне не дали. Сам юноша, с оригинальным для наших северных краев именем Тарас, угрюмо смотрел в пол, а его мать, представившаяся Натальей, протянула мне пухлую стопку каких-то медицинских документов со словами:
– Наверное, нет такого диагноза, который нам когда-нибудь кто-нибудь не поставил бы…
– И вода в колене? – с любопытством спросила я, вспомнив любимого Джерома К. Джерома. – Но ведь не родильная горячка?!
Женщина улыбнулась грустно и понимающе (читала Джерома):
– Неврологический куст с заходом в психиатрию.
– Что ж, рассказывайте по порядку, – вздохнула я, убрав с лица улыбку.
Тарасу семнадцать. Соматически он здоров и редко болеет даже насморком. Более того, он вполне благополучно учится в десятом классе обычной районной школы. Учится на тройки, четверки и пятерки – всего приблизительно поровну. Довольно прилежно выполняет домашние задания, не хамит учителям и родителям, не зависает в компьютере, не курит и, кажется, еще ни разу не напился. Учился в детской художественной школе. Сейчас посещает частную художественную студию для взрослых, в которой не пропускает ни одного занятия.
Но при всем при этом в семнадцатилетней жизни Тараса не было такого периода, про который родители и/или специалисты могли бы сказать: с мальчиком все в порядке.
Первый год жизни он почти непрерывно кричал. Даже самые тщательные обследования не выявляли никакой патологии. В конце концов невролог сказал, что, наверное, у младенца болит голова, потому что на короткое время его успокаивал банальный цитрамон, который пила от головной боли (и как-то от отчаяния дала внуку) бабушка. Уже тогда выявилась странность: большинство орущих младенцев успокаиваются на руках у близких, но вопящий Тарас часто просто отталкивал протянутые к нему руки взрослых.
В дальнейшем ребенок категорически отказывался общаться с любыми детьми, а с окружающими его взрослыми (в семье, а потом и в детском саду) до четырех лет общался с помощью жестов. Причем все это развивалось как-то волнообразно, и семья никак не могла приспособиться к происходящему или уж смириться с ним. Одно время Тарас с испуганным криком убегал в никуда от подходящих
Никакие попытки ошеломленных родственников продлить словесный контакт к успеху не привели. Тарас продолжил объясняться жестами. Невролог сказал: «Вам показалось». Но Наталья и сейчас уверена: не могло показаться одно и то же трем людям одновременно!
После четырех лет внезапно, в течение приблизительно двух месяцев, появилась фразовая речь. Все выдохнули с облегчением. Но не тут-то было! Оказавшись в детском саду, Тарас опять замолчал. Коммуницировал (теперь уже и с детьми, и с воспитателями) привычными скупыми жестами. Но иногда в одиночестве, словно в качестве издевательства над близкими, с хорошим произношением напевал себе под нос эстрадные песенки, услышанные по радио или на детских садиковских утренниках.
Специалисты на каждое ухудшение говорили: «Вот видите, это такой-то процесс!» (Названия процессов каждый раз менялись.) А на каждое улучшение – «Вот видите, лекарства (массаж, электрофорез, гомеопатия, остеопатия и т. п.) помогли!»
Кроме рядовых энцефалопатий и минимальных мозговых дисфункций, звучали грозные или непонятные диагнозы: ранняя детская шизофрения, аутизм, синдром того и этого, нарушения процессов миелинизации нервных волокон… Семья металась между надеждой и отчаянием.
– Я хотела несколько детей, – говорит Наталья. – Но мы так и не решились. Ждали, пока с Тарасом хоть что-нибудь прояснится. Ведь некоторые врачи намекали: может быть, что-то генетическое, наследственное… Но оно так и не прояснилось, а наше время ушло.
К семи годам Тарас хотя и неохотно, но вполне внятно говорил. Научился читать. Охотно лепил и рисовал. Режимные требования со скрипом, но выполнял. С детьми по-прежнему по своей воле не общался. Со взрослыми – в случае жесткой необходимости. «Наверное, надо его в какую-нибудь специальную школу?..» – робко предположила Наталья. «А зачем это? – пожала плечами воспитательница. – Ему разве лучше будет, если вокруг будут всякие дефективные ходить? Он от этого нормальнее станет? Идите для начала в обычную. Выгонят – тогда и думать будете».
В обычную дворовую школу Тарас вписался на удивление удачно. Легко высиживал уроки. Выполнял задания. Не общался с одноклассниками и отказывался отвечать у доски, но это никого особо не волновало – учительница и дети быстро привыкли и не настаивали: мало ли у кого какие странности, он ведь другим не мешает…
К окончанию начальной школы учительница сказала Наталье:
– Смотрите, у него все тетрадки, все листки изрисованы. Странновато, конечно, но ведь есть и вполне интересное. Отдали бы вы его в какой-нибудь рисовальный кружок, что ли.