Все мы родом из детства
Шрифт:
– Но потом-то у вас с Андреем наладилось?
– В общем-то да. Особенно когда Вася родился. Андрей с ним много занимается, интересуется всегда: «Сын, сын»…
– А Максим? Он ведь тоже его сын.
– Он старается, но… Тут с самого начала. Он даже когда просто видел его у меня на руках, весь как-то передергивался.
– А почему вы не забрали девочку?
– Родители жены не отдали. Да и она не хотела с мачехой…
«Она замужем за Андреем двенадцать лет, но его женой до сих пор называет не себя, а давно умершую женщину», – подумала я.
– А как складывались
– Да хорошо, чего же, я сразу, еще в Казахстане, его, сиротку, пожалела и полюбила. Я и сейчас за него перед всеми заступаюсь, но сама, знаете, очень волнуюсь… Он же способный вообще-то, у него с физикой, геометрией, черчением раньше хорошо было, а сейчас уже одни двойки…
– Ладно, хоть с мачехой ему повезло, – вздохнула я. – Я хочу видеть Андрея.
– Он не пойдет ни за что. Сказал однозначно. «Уж если милиция не справляется, то что там в детской поликлинике сделают?» И Максим не придет.
– Ну и чего же мы с вами будем делать? – вопрос прозвучал совершенно непрофессионально, зато искренне. – Вас-то мне лечить не надо, вы и так всё понимаете. Скажите Максиму вот что: со школой ему явно пора завязывать, надо специальность выбирать, пусть приходит профориентироваться. Вдруг получится?
Подросток был грубый, мрачный и демонстративный.
– Школа – отстой! Чего я хочу? Пусть перестанут ко мне прикапываться, и я тоже перестану… Что я буду делать, когда они перестанут? Сдохну, вот что! Или сам убью кого-нибудь… А чего, в тюрьме тоже люди живут. У нас в стране, между прочим, каждый шестой сидел, не слыхали статистику?
– Убить человека невероятно сложно, – сознательно ступая на тонкий лед, сказала я.
– А вот и ни фига! – моментально поймался Максим. – Очень просто. Вот я, например, сразу, как родился, так свою мать, того…
– Кто тебе сказал? Первый раз? Ведь не отец…
– Сестра. Мне было лет шесть, а она – как я сейчас, может, младше. Она сказала: «Если бы не ты, я бы жила с мамой и папой, и все были бы счастливы. Зачем ты только родился, убийца?»
– Это не считается убийством.
Он вырос с этим клеймом, и не стоит мне делать вид, что я этого не замечаю. И к матери, которая его «бросила» сразу после рождения, у него как будто претензий не меньше, чем к отцу и прочим родственникам. Что у нас есть? Мачеха – на его стороне. Физика, математика, геометрия – его сильные стороны, стало быть, он должен понимать схемы и алгоритмы…
– У некоторых считается, – усмехнулся Максим. – Но если нет, тогда я сделаю такое, чтоб считалось. Чтоб я уже до конца был именно то, что обо мне думают…
– Ты хочешь замкнуть круг и тем преодолеть несправедливость? Не получится. Еще один виток спирали, умножение зла. Ведь те люди, которые от тебя пострадают, ни в чем не виноваты.
– Понял. То есть вы хотите сказать: чтобы все-таки замкнуть, я должен разобраться с кем-то из своих?
Если честно, мне было отчаянно страшно. Это даже не тонкий лед – это канат над пропастью. Начинать проще с того, кто уже не сможет сам, делом или словом, ничего опровергнуть.
– Она хотела тебя больше всего на свете. Ей нельзя было рожать, но она решила рискнуть. Ради того, чтобы ты жил. Она не хотела дарить тебя мужу, себе или еще кому бы то ни было. Она хотела подарить тебя – тебе. Это был ее выбор. И она любила тебя – девять месяцев беременности и еще почти двенадцать часов, пока не впала в кому. Она успела увидеть твое лицо, почувствовать твои губешки на своей груди и назвать тебя Максимом.
– Замолчите! – тихо вслух попросил он. Вся его невербалка кричала: «Продолжайте!»
Но мне нечего было больше сказать, и я спросила:
– Что у тебя с Васей? Он ведь появился уже после всего…
– Васька? – словно очнувшись, спросил Максим. – А чего? Он прикольный…
Я ни на что особо не надеялась, но он приходил раз за разом, потому что устал жить в злобе и ненависти. Наверное, это был тот редкий для меня случай, когда я занималась в строгом смысле психотерапией. Иногда он ложился на ковер и говорил, глядя в потолок. Дошло дело и до профориентации.
– Смотри, – сказала я. – У тебя сильный тип нервной системы (ты не сломался, а обозлился), и еще в тебе есть этот накрученный заряд от всей твоей истории. Можно считать, энергия как в аккумуляторе. Знака у энергии у самой по себе нет. Можно разрушить что-то, убить. Можно построить, спасти. Куда ее тратить? Это тебе надо сейчас решить.
– Сейчас?
– Да чего тянуть? Ты вполне можешь.
– Кого я могу спасти?
– Кого угодно. В 495-й школе старшие классы – пожарные кадеты. У них договор с училищем МЧС.
– Да, я их видел, они в форме ходят.
Боже мой… «В форме ходят»! Он же еще совсем мальчишка…
– Туда сдавать математику и физкультуру. И то, и другое тебе – без проблем. Если захочешь, конечно.
Об отце он говорить сначала отказывался. А потом однажды спросил:
– Что мне ему сказать?
– Скажи то, что ты сам уже понял. Приблизительно так: «Отец, ты не винишь и никогда не винил меня за то, что я убил свою мать. Ты винишь себя, что не отговорил ее, не удержал, не сумел спасти. Глядя на меня, ты видел свою вину. Но ее, этой вины, нет. Ведь моя мать сама приняла решение и, уходя, оставила здесь – меня. На самом деле во мне живет продолжение вашей любви. И это именно то, чего мама на самом деле хотела».
– Да он мне за такое сразу в морду даст, – усмехнулся Максим.
– Возможно, – подумав, согласилась я. – Но потом точно задумается.
– Они с отцом не разговаривают почти, как и раньше, – сказала заглянувшая ко мне спустя пару месяцев мачеха Максима. – Но в воздухе как будто рассосалось что-то. И у Васи вдруг нейродермит прошел.
– А в школе?
– Из этой школы его все равно выгоняют, не хотят рисковать. Будем думать, что дальше делать. Про пожарников – это вы ему посоветовали? Он вроде увлекся…