Все началось с нее (сборник)
Шрифт:
— Сама ты шалава! — говорит он и плюет ей в лицо.
Вот и все. Ее обессиленная рука падает. Лицо в крови, под глазом — синяк. Она похожа на уличную женщину: по щекам течет тушь, под носом мокро, волосы рассыпались в кошмарном беспорядке. Она не может унять рыданий.
— Я шалава, я шлюха, — выла она, ползая на корточках.
А Панаев, глядя на девушку, уже почти остыл. И, пользуясь тем, что путь свободен, пробирается по стенке к дверям. Робость вновь начинает возвращаться в его душу. Открыв дверь, он еще медлит, как бы желая продолжить наказание. Но она уже не обращает на него внимание и только повторяет:
— Я шлюха!..
— После этого ты ее больше не видел? — спросила Лариса у Панаева.
— Нет, — нехотя ответил тридцативосьмилетний Сергей. — Так, видел мельком где-то через полгода. Но все уже перегорело. По-моему, отец ее к тому времени уже бросил.
— А с отцом ты разговаривал о ней?
— Нет, мне было стыдно. Но и она вроде бы ничего не рассказала отцу о том, кто ее избил…
— Это серьезная психологическая травма, — раздался вдруг приятный мужской баритон, совершенно не похожий на панаевский.
Лариса повернулась к двери и увидела плотного мужчину лет сорока, с заостренными, как у покойника, чертами лица. В нем она узнала нынешнего сожителя Вероники, адвоката Романа Исааковича Либерзона.
Во всей его внешности было слишком много напыщенного самолюбования не в меру интеллигентного человека. По крайней мере, именно так выражала свое мнение о нем Нонна Леонидовна.
— Нас опять подслушивали, — сокрушенно констатировала Лариса.
Либерзон, не обратив на нее никакого внимания, поправил на переносице очки в роговой оправе и, поморщив лоб, растянуто сказал:
— Глубокая душевная травма. Чем не основание для системы защиты?
Он еще раз нахмурился и вопросительно взглянул на Панаева.
— Душевная травма одурманенного подростка. Это твой случай, Серега! Я смогу тебе помочь.
— Надо же, сколько помощников! — язвительно заметил Панаев. — Нелегкая работа — из болота тащить бегемота.
— Нет, ну надо же! Мы все хотим помочь этому убийце и мошеннику, а он еще нам хамит! — В комнату вошла, заламывая руки и кривя презрительно губы, мадам Харитонова.
Видимо, почвы для ее эмоциональных выплесков в той комнате уже явно не хватало.
А Либерзон тем временем продолжал:
— С научной точки зрения ты, Серега, не виноват. Ты действительно не отвечал за свои поступки.
— Какие поступки? — вскричал Панаев. — Рома, ты что, мне шьешь дело? Я говорил только о том, что избил шалаву своего батька двадцать лет назад…
— Серега, успокойся! — Либерзон подошел вплотную к Сергею. — Никто не хочет тебя посадить. Мы хотим по возможности вообще замять это дело. Если, конечно…
Роман Исаакович взглянул на Ларису.
— Это просто какой-то кошмар! — Нонна Леонидовна считала за благо постоянно вмешиваться в разговор. — Это катастрофа! И все это на мою больную голову. Зачем я отдала свою дочь за этого жулика?!
— Мама, прекрати, — вступила в разговор из-за ее плеча Вероника.
— Он еще ответит за свои злодеяния, — пророческим шепотом загундосила «железная леди», стоя в дверях и потрясая наманикюренными кулаками в серебряных кольцах.
— Пошла на х…! — крикнул ей Панаев.
— Быдло. Ну, форменный идиот! — всплеснула руками Харитонова, буквально выставляемая за дверь собственной дочерью.
Когда дверь за ними наконец закрылась, Панаев, глядя на адвоката горящими глазами, спросил:
— Ты что, действительно считаешь, что я грохнул эту толстую биксу в ванной?
— В собственной ванной! В собственной! — снова заорала Нонна Леонидовна, врываясь в комнату. — Смотрите, он еще и отнекивается!
— Пошла на х…! — спокойно повторил Панаев.
Лариса не обращала внимания на эту перепалку: она анализировала полученную информацию.
А что, если девушка из юношеских лет, как бы ни неприятна была их первая встреча, встретилась на его пути, допустим, спустя несколько лет? Неожиданно? Может быть, в интимной обстановке? Как знать, что могло вызреть из этой истории? Но расспрашивать Панаева в присутствии стольких людей не имело смысла.
Котова обвела взглядом комнату. Она увидела лысоватого крепыша Либерзона, который, ходя из угла в угол, что-то пытался доказать и в чем-то убедить своего оппонента и подзащитного. Ерзающую на стуле Веронику, которая боялась, что мама снова ворвется в комнату с проклятиями. Панаева, который откровенно устал от этого кошмара.
— Может быть, ты все-таки не помнишь? Может быть, ты принудил эту женщину силой заниматься с тобой сексом? Может быть, ты не хотел убивать, а просто так получилось? — методично наседал Либерзон.
— Я не делал этого, — вяло сопротивлялся Панаев.
— Может быть, ты просто хотел ее унизить, решил запугать пистолетом? Просто так получилось, — Либерзон прищурил левый глаз. — Случайно, так сказать, неожиданно…
— Нет.
— Кстати, Сережа, где пистолет, из которого было совершено убийство?
— Я не знаю…
— Ты писал эту записку, это же твой почерк! — предъявлял вещественное доказательство Либерзон. — Ее нашли в ванной, на полочке, около банки с зубными щетками.
— Я не писал…
Лариса еще раз посмотрела на Панаева, словно стараясь понять, где этот человек говорит неправду, а где искренен. У нее складывалось впечатление, что где-то скрывается тайна. И что Панаев не до конца откровенен.
Она вышла в другую комнату, где сидели представители старшего поколения и Николай. Последний просматривал какие-то журналы и казался невозмутимым, но Лариса по дрожи его рук и крайне напряженной позе определила, что мальчик явно нервничает.