Все наши скрытые таланты
Шрифт:
Смахнув орехи в ладонь, она пересыпает их в кружку.
– Ну, как твое наказание?
– Э… нормально.
– Ты извинилась перед мистером Бернардом, как я тебе советовала?
– Нет.
– Мэйв!
– Я не ударяла его!
– Дело не в этом. Ты должна извиниться, по крайней мере, за то, что все время ведешь себя так вызывающе и специально портишь ему уроки.
Ненавижу такие обвинения. «Ведешь себя вызывающе». Почему, когда ты хочешь просто посмеяться, люди всегда так охотно обвиняют тебя и называют «социопаткой»? Если девочка тихоня,
– И вообще, не понимаю, почему тебе так трудно даются языки, – продолжает она, посыпая орехами свою смесь для «блонди». – Ты же достаточно общительная и разговорчивая. Нужно просто запомнить правильные глаголы в нужных формах. Все же просто.
Просто? Вот так просто взять и запомнить?
Разве она не понимает, что это невозможно?
Ну да, кто-то запоминает. Все ученицы, с которыми я общаюсь, на последнем тесте по словарному запасу набрали по меньшей мере восемнадцать-девятнадцать баллов из двадцати, в то время как я едва одолела отметку в десять.
Перед тем как записать меня в школу Святой Бернадетты, мама отвела меня к специалисту, чтобы тот проверил, нет ли у меня дислексии. По-моему, все на это только и надеялись.
– Я знаю, у нее есть свои скрытые таланты, – говорила мама специалисту, пытаясь убедить в этом не столько его, сколько себя. – Она заговорила раньше всех из моих детей. Уже в одиннадцать месяцев. Полными предложениями.
Всем хотелось найти причины моего «отставания». Особенно мальчишкам, помешанным на науках. Каждый день они придумывали новую теорию, объясняющую, почему я так плохо учусь. «Может, все дело в слухе? – предположил однажды Силлиан, приехав домой на выходные. – Может, она не слышит, что говорит учитель».
Единственное, почему он так сказал – это то, что он прекрасно понимал, что я слышу его из соседней комнаты.
У меня нет дислексии, я не слепая и не глухая. К сожалению для всех, я просто тупая.
Я облизываю палец и провожу им по поверхности стола, собирая фисташковые крошки и отправляя их в рот.
– Мэйв, фу! Прекрати! Не хватало еще, чтобы ты плевала в «блонди».
– А чего такого? Для кого они?
– Ни для кого. Боже, неужели должна быть причина, чтобы не плевать в «блонди»?
– Для Сарры, да? – подкалываю я ее. – Ты встречаешься с Саррой.
– Заткнись, – огрызается она, смахивая крошки в ладонь, высыпая их в миску и перемешивая тесто деревянной ложкой.
– Ага, встречаешься! – торжественно восклицаю я. – Ну что ж, я бы на твоем месте не надеялась, что она их оценит. Возможно, скажет, что обожает их, а потом изменит им с какими-нибудь «брауниз».
Джоан бросает ложку. Лицо ее багровеет. О боже, опять я ее довела. Иногда я забываю, что хотя мы все давным-давно знаем про измену, и для нас это никакая не новость, Джоан до сих продолжает остро переживать каждый день. И для нее это вовсе не шутка.
– Да ладно тебе, –
Возможно, если я ее рассмешу, то мы обе посмеемся и оставим все воспоминания о Сарре позади, отбросив их, как бросают наудачу соль через плечо.
– «Брауниз» ужасны. Возможно, самое переоцененное печенье в мире. И самое распутное.
Джоан ничего не говорит. Просто перекладывает ложкой тесто на противень.
– Любишь «брауниз» – значит, ты, скорее всего, мудак, – пытаюсь я снова, наблюдая за тем, как она ставит противень в духовку.
– Ради всего святого, Мэйв, ты когда-нибудь заткнешься? – вдруг вопит она так яростно, что теряет контроль над собой и обжигает руку о край духовки.
Вскрикнув, она инстинктивно хватается за локоть, отпускает противень, и тесто разлетается по всему полу. Я хватаю бумажное полотенце и начинаю собирать с пола липкие желтоватые комки.
– Хватит! – кричит она, отталкивая меня. – Просто уходи. Уходи! Убирайся отсюда! Иди к себе в комнату.
– Я хочу помочь тебе, корова, – процеживаю я, уже ощущая предательскую влагу на глазах.
Боже, не плачь. Только не плачь. Нет ничего хуже, чем быть младшим ребенком в семье и плакать.
– И не приказывай мне, что делать. Ты мне не мать, так что отвянь.
Теперь всхлипывает Джоан. Иногда мне кажется, что она столько времени была младшим ребенком в семье, что стала даже чувствительнее меня. В конце концов ее лишили этого статуса, а я всячески пытаюсь забыть о нем.
Дверь в кухню распахивается, и на пороге появляется мама, держащая в руках собаку на поводке и уже окидывающая нас усталым взглядом. Собака врывается внутрь и набрасывается на тесто, пытаясь как можно больше заполнить им свою пасть, пока мама не начала истошно вопить про синдром раздраженного кишечника.
– ДЕРЖИТЕ ТУТУ! – кричит мама. – Мэйв, ОТТАЩИ ТУТУ! ТУТУ, ФУ, ПРЕКРАТИ! ПЛОХО, ТУТУ! Джоан, там есть сливочное масло? Я не собираюсь очищать дерьмо из-за протухших молочных продуктов! Вы вообще представляете, как оно воняет?
Мы запираем Туту снаружи, а потом прибираемся на кухне, пока Джоан в слезах объясняет, какая я сволочь.
– Поверить не могу, – огрызаюсь я. – Уже двадцать с лишним лет, а такая ябеда.
Потом я добавляю еще несколько обидных замечаний в ее адрес и в адрес Сарры, о чем тут же жалею, но так и не извиняюсь. Мы с Туту как изгнанники отправляемся в мою комнату.
На моем телефоне штук пятьдесят сообщений в WhatsApp, но все они от групп, в которых я состою. Нив Уолш и Мишель Брин несколько раз поинтересовались, что мисс Харрис заставила меня делать в качестве наказания.
«Чистила Душегубку» – пишу я в ответ.
Куча эмодзи.
«Вот сука», – пишет кто-то.
«Нашла много всякого», – печатаю я и отсылаю фотографию плеера Walkman с зажеванной кассетой.
Все они выражают удивление, но быстро переходят на какую-то другую тему. Нас в этой группе по меньшей мере четырнадцать, поэтому всем трудно сосредоточиться на чем-то одном. Не в первый раз за день я мечтаю о том, чтобы у меня была лучшая подруга, с которой можно было бы поболтать.