«Всё не так, ребята…» Владимир Высоцкий в воспоминаниях друзей и коллег
Шрифт:
Вот я помню такой случай. Мы пришли к кому-то в гости, там был магнитофон (они тогда только появлялись) – и нам дали прослушать какую-то Володину запись, не зная, что это Высоцкий. То есть Володя сам себя слушал. Неожиданно.
– А какова была его реакция?
Очень понравилось. Да ему вообще всё больше нравилось, чем не нравилось.
– Нина Максимовна рассказывала, что никогда не слышала от него плохого слова о людях.
Это правда. Мы с Володей встречались через какие-то годы – последняя наша встреча была в 76-м году. То есть на протяжении долгих – с 56-го по 76-й – двадцати лет я от Володи не слышала действительно плохих слов о людях. Были другие разговоры – он с болью говорил о том, что
– А когда все-таки появилась гитара?
Вы знаете, этот вопрос задают все. Причем… я вам говорю совершенно честно, у меня в документальной памяти она просто отсутствует. Я помню, что мы покупали гитару, но не помню – когда… Я помню, что мы платили шестьдесят пять рублей старыми деньгами. Но я ни за что не возьму на себя смелость утверждать, что это была первая гитара… Я уже читала – по-моему, у Нины Максимовны, – что она подарила Володе гитару. Может быть, у него была гитара и раньше; может быть, она давала деньги на гитару в качестве подарка.
– А как складывалась ваша артистическая судьба?
Когда я заканчивала студию, приезжал Михаил Федорович Романов, он смотрел наш курс, и по его персональной заявке я была приглашена в Киевский театр имени Леси Украинки. Два года мы с Володей были и врозь, и вместе. Мы очень часто ездили друг к другу, мы каждый день писали, за редким исключением. Очень жаль, что погибли письма…
И конечно, были телефонные разговоры. Я ведь в Киеве жила в самом театре – двое актеров жили в театре: я и на верхнем этаже жил Паша Луспекаев с семьей. И рядом со мной был кабинет заведующего труппой Дудецкого, очень приятного и доброго человека. Он мне оставлял ключ от своего кабинета, который от моей комнаты отделяла тоненькая фанерная стеночка, и когда раздавался телефонный звонок, я быстренько вскакивала и бежала к телефону. Мы говорили очень-очень подолгу. Володя очень часто звонил. Так действительно было: девчонки на переговорном уже к нам привыкли, и когда мы начинали говорить про какое-то дело, они нам грозили отключить – им было скучно: «Говорите про любовь!»
Мы жили встречами – мы же были все-таки почти дети. Тогда-то мы казались себе взрослыми, конечно, это было очень забавно. Как бы это сказать – всё было серьезно и в то же время несерьезно. Было очень интересно, потому что в наших отношениях на протяжении всех лет была какая-то – в очень хорошем смысле слова – игра и поэзия. Мы очень весело и интересно ссорились, еще веселее мирились. Так что мне лично есть что вспомнить, и я ни о чем не жалею. Мне просто повезло: в моей жизни было большое счастье. И не только в те годы, когда я была женой Володи, но и во все последующие – все наши встречи были неожиданными, нам их дарила судьба: мы не списывались, не сговаривались, но почему-то вдруг встречались. Это было удивительно, радостно, значительно, тревожно – всё вместе. И когда мы расстались, у меня было такое ощущение, что женщины должны быть с ним очень счастливы. Потому что у него был такой дар – дарить! И из будней делать праздники, причем органично, естественно. То есть обычный будничный день не мог пройти просто так, обязательно должно было что-нибудь случиться. Он не мог прийти домой – и чего-нибудь не принести. Это мог быть воздушный шарик, одна мандаринина, одна конфета какая-нибудь – ну что-нибудь! – ерунда, глупость, но что-то должно быть такое. И это всегда делало день действительно праздничным.
И потом он тоже умел всякие бытовые мелочи: стираную рубашку, жареную картошку, стакан чаю – любую мелочь принимать как подарок. От этого хотелось делать еще и еще. Это было очень приятно.
– Через два года вы ушли из театра. А что за история была с Равенских?
С Борисом Ивановичем Равенских история была очень простая. Я прилетала в апреле – мы зарегистрировались только в 1960 году, поскольку меня еще нужно
Я не помню точно когда, но весной мы с Володей приходили к Равенских. И у нас с ним произошел неприятный инцидент – я не поняла, что у человека такой стиль и манера разговаривать. Я приняла это за хамство, о чем не преминула ему тут же доложить. Ссорой я это не могу назвать, но, в общем, сказала всё, что я про него думала. Очень неумно поступила и уехала из Киева. Ушла накануне декады украинской культуры в Москве, театр осенью приехал, играли во МХАТе. Привезли прекрасные спектакли, Шекспира и Чехова. Я тоже должна была играть, но ушла.
Я приехала в Москву, и там уже началась какая-то театральная заварушка, был конкурс, и очень долго Равенских меня мурыжил, и в результате меня почему-то в списке принятых не оказалось. Потом, через много лет, Равенских, встречая меня, сам удивлялся – почему? Мне, с моим максимализмом, казалось, что Володя должен был немедленно уйти оттуда. Так оно и случилось потом, потому что у Володи была там судьба достаточно тяжелая.
Например, в пьесе «Свиные хвостики» ему была предложена центральная роль. Я еще очень удивилась тогда – это же председатель колхоза, возраст пятьдесят-шестьдесят лет. И мне это было очень странно. Но Володя верил, что будет ее играть. Верил, надеялся. Но был неожиданно приглашен другой актер, который и начал репетировать. Володя стал вроде как «сидеть». И вот он сидел-сидел-сидел и досиделся до того, что просто ходил в массовке: помню, он проходил с барабаном из одной кулисы в другую.
И самое мучительное было, что его всё манили работой, а работы практически не дали. Особенно на самых первых порах.
– Расскажите, пожалуйста, о свадьбе, она была в той самой квартире, на Большом Каретном…
Свадьба эта была очень многолюдная, очень шумная. И не было у нас официально приглашенных гостей, потому что решили так: поскольку мы давно муж и жена, то пышной свадьбы у нас не будет. Соберемся тесным кругом – Акимов, Свидерский, Ялович – и просто посидим в ресторане.
Но, во-первых, против этого восстали родители, и особенно Семен Владимирович. Они с Евгенией Степановной (вторая жена С.В. Высоцкого, мачеха Володи. – Примеч. ред.) в ужас пришли, что мы хотим обойтись без свадьбы. А накануне Володя пошел на мальчишник в кафе «Артистик». Его долго не было, и я поняла, что надо выручать, пришла за ним в кафе, а он мне: «Изуль, я всех пригласил». – «Кого всех?» – «А я не помню. Я всех пригласил».
В результате был, конечно, наш курс, его курс; были родственники. Но моих родственников не было, никто не приезжал из Горького. Было очень тесно – там маленькие комнатки, мы сидели кругом, где только можно. Было весело, шумно – по-студенчески. На рассвете, по-моему в четыре часа утра, мы шли втроем – Володя, Нина Максимовна и я – на свою Первую Мещанскую. Шли пешком, это был наш любимый маршрут: по Садовой, потом – бульварами, мимо Трифоновки.
– Ваши курсы сильно отличались друг от друга?
У нас в студии почитались старшекурсники, просто такая была традиция. И они, Володин курс, для нас были «мальчики и девочки». И их курс был такой хулиганский, озорные ребята – в общем, не «бомондные». Какой-то праздник мы праздновали вместе, – собрались на квартире у Греты Ромадиной, а она у нас была такая очень «салонная». Мы накрыли прекрасный, очень красивый стол, и явился Володин курс и как устроил там «живые картинки»! То есть они нам сломали этот салонный стиль, внесли свою свежую струю.