Всё о Манюне (сборник)

Абгарян Наринэ Юрьевна

Мы с Манькой чуть не задохнулись от такой несправедливости. Эта Ангелина – прямо как бельмо на глазу! Мало того что она – лучшая ученица в классе, и диктанты по сольфеджио пишет на одни пятерки, мало того что она всегда выглядит очень опрятно, и прическа у нее какая надо прическа, а не как у нас – словно курица лапой в волосах ковырялась, так еще у нее выросла грудь! Слева!

Диктант по сольфеджио – наше больное место. Его мы пишем из рук вон плохо, обязательно запутываемся в пунктирном ритме. А если дело доходит до восьмушки с точкой или, там, шестнадцатых – то это полный провал. Серго Михайлович,

когда наигрывает на фортепиано очередной отрывок произведения, оборачивается ко мне и Маньке и чуть ли не глазами своими разношерстными семафорит, намекая, где увеличивается доля такта, где большой мажорный септаккорд, а где вообще малый минорный. Но мы с Манькой все равно расписываем диктант так, что Серго Михайлович потом места себе не находит от чувства огорчения за таких тупых детей!

Занятие по сольфеджио мы с грехом пополам досидели. Закидали друг друга записками волнующего содержания.

«Я бы на ее месте пришла в свитире, – писала мне Манька, – ижь чего надумала, пришла в кофте тонкой!»

«Бистыжая она, эта Ангелина, – строчила я в ответ, – никогда не думала, что она такая бистыжая».

«Нарка, бистыжая пишется с двумя зз, кажется. Вот так – биззтыжая», – последовал укоризненный ответ.

«Значит биззтыжая», – не стала спорить я.

«В принцыпи биззтыжая и вонючка!»

«И в попе спичка!»

На этом интригующем месте налетел Серго Михайлович и отобрал у нас записку. Хорошо, что разворачивать не стал, просто выкинул в урну. Пригрозил двойкой по поведению, но в журнал ничего заносить не стал. Серго Михайлович вообще нас с Манькой очень любил, уж не знаю почему. Может, даже потому, что мы самые слабенькие по диктанту.

После занятий, кругом в смешанных чувствах, мы побрели домой. Чтобы усугубить себе страдания, пошли зловредно через базар. У Мань– ки в кармане нашлась копейка, на копейку ничего не купишь, если только коробок спичек. А кому нужен коробок спичек, когда кругом продается сладкая воздушная кукуруза, разноцветные карамельные петушки на палочке и всякая другая вкуснотень? Мы даже какое-то время постояли возле продавщицы карамели, жалобными стенаниями мозолили ей уши. Но она оказалась очень стойкой, на наши стенания не купилась, более того – с криками отогнала нас прочь, мол, идите отсюда, всех клиентов своими перекошенными лицами распугали.

– Тетенька, – сказала укоризненно Маня, – вот если бы мы были совсем без денег, то это другое дело. А у нас целая копейка, а вы ругаетесь!

Но тетенька не вняла укоризненному тону Мани и велела идти с нашей копейкой куда подальше, потому что карамельный петушок стоит ровно пятнадцать копеек и ни копейкой меньше!

– Вот когда раздобудете недостающие четырнадцать копеек, тогда и приходите! – сердито выкрикнула в наши удаляющиеся спины продавщица.

И мы пошли к нам домой. С визитом Маниной вежливости к моей семье.

– Посижу немного и пойду, назавтра много чего по математике задали, одних задач целых три штуки! – вздохнула Манька.

Первым делом мы нажаловались маме. На тетечку с рынка, на показательный концерт, на Серго Михайловича и вообще.

– А что вообще? – полюбопытствовала мама.

– Ну так, по мелочи, – не разжимая губ, промычала я.

– Про мелочи особенно люблю послушать, – напирала мама.

Пришлось сдаваться и рассказывать, что у Ангелины выросла грудь.

– Одна, но выросла, – прозудела Манька.

– Вот тут, – ткнула я себе пальцем в ребра. Ребра отозвались деревянным стуком.

Мама рассмеялась и объяснила, что всему свое время. И что у всех девочек по-разному бывает. У кого грудь в десять лет вырастает, а у кого вообще в тринадцать.

Мы тут же вытянулись лицами и заявили, что ждать до тринадцати лет не намерены. И подавайте нам грудь прямо сейчас. И желательно две, а не одну, как у Ангелины.

Мама была очень занята – готовила обед.

– Идите поиграйте в детской, я сейчас быстренько закончу, а потом мы поговорим с вами, – велела она.

И мы пошли к себе – горевать в библиотеку мировой литературы для детей. Но горевать у нас не получилось. Потому что, как только мы вошли в детскую, тут же столкнулись с Каринкой. И не просто с Каринкой, а с Каринкой со шваброй в руках!

– Ты чего это? – подозрительно прищурилась Манька.

– Да так! – Каринка сделала невинное лицо и открыла балконную дверь. – Я на минуточку.

– Чего это на минуточку? – припустили мы за ней.

– Да вот интересно, дотянусь я шваброй до потолка или нет?

– А зачем тебе это?

– Ну что вы ко мне пристали? Может, я проверяю, выросла я за зиму или нет! Осенью не дотягивалась, так?

– Так! – неуверенно мявкнули мы. Никто из нас не помнил, чтобы Каринка измеряла себе рост шваброй.

– А сейчас проверим, выросла или нет.

Сестра встала на цыпочки и попыталась дотянуться шваброй до потолка. Тщетно.

– Дай мне, – попросила я.

– Нет, мне! – вцепилась в швабру Манька.

– Ну куда тебе, ты ведь ростом чуть ниже Каринки, точно не дотянешься!

– Может, у меня руки длиннее, – пропыхтела Манька.

Видимо, руки у Маньки были совсем обычные, поэтому дотянуться до потолка она не смогла. А следом настал час моего триумфа. Потому что в высоком прыжке я все-таки дотягивалась шваброй до потолка, что я с радостью и продемонстрировала.

– Видали?

– Очень надо! – фыркнула Каринка. – А я могу перегнуться через перила и свеситься вниз головой! А ты фиг сможешь, ты высоты боишься!

И они на пару с Манькой стали дразнить меня дылдой.

Спорить с ними я не умела, поэтому решила действовать. А так как высоты я панически боялась, то действовать решила хитро: ринулась в другой конец балкона и с криком: «А слабо сделать так, как я?» – просунула голову в щель между металлическими прутьями перил. Голова с трудом, но протиснулась. Стоять, согнувшись пополам, было неудобно, я встала на колени, вцепилась руками в перила и победно глянула налево.