Все очень непросто
Шрифт:
Рэкс радуется: настоящее искусство всегда найдет дорогу к сердцу слушателя.
Тут к нашей свинье подходит здоровенный хряк — матерая ветчина, и, натурально, вступает с ней в половой свинский секс, воспетый в павильонах свиноводства.
Свинина покосилась недовольно: чего, мол, слушать мешаешь? — но ничего, похрюкивает. Ну, чистая свинья! В общем не очень сильно они этому делу предавались, лениво так, чтобы времени зря не терять.
Тут уже среди воинства закричал кто-то, тонко так, по-звериному; повалились некоторые, а кто до
Рэкс, наконец, резко повернулся. Он и всегда-то лицом красен был, а тут вообще багровым сделался и дальше менял колер по принципу "Каждый охотник желает знать, где сидит фазан".
Сказать ничего не может, только тычет толстым пальцем в ближайшего сержанта, а другой рукой в сторону новобрачных удаляющие жесты делает.
Молодчага-сержант сразу понял. Подошел, печатая шаг, и как пихнет Джульетту в грудь сапожищем. Они, оскорбленные в своих худших чувствах, опешили, тогда сержант, решивший не останавливаться на достигнутом, нанес влюбленным такой прицельный "марадоновский" удар, что парочка вылетела с противоположного конца плаца на пять метров впереди собственного визга.
Рэкс дух перевел, вытер пот, говорит:
— Молодец!!! А сержант:
— Служу Советскому Союзу!!
Мне на гастролях часто снятся дорогие моему сердцу Пшикер, Хохол, Пионер, старшина Растак, Рэкс. И даже прапорщик Митрохин, которого я никогда не видел, но с которым убежала жена старлея Акишина, тоже, видимо, хорошего человека. Но видение двух военных свиней, наверняка уже жестоко съеденных, навевает неизъяснимую грусть. Тогда я наливаю стакан водки и пью за их светлую память.
Zagranitsa
Курица не птица…
1986 год. Наконец-то после стольких лет первая заграница. Польша.
Сначала несколько собеседований. Мы в костюмах и галстуках, начитавшись до одури последних газет и трясясь, как десятиклассники при поступлении в институт, по очереди сидим перед комиссией.
Бог знает из кого эта комиссия состояла: из активистов, ветеранов партии, фронтовиков, а иногда и просто примазавшихся бездельников.
Вопросы, вопросы: последняя речь Горбачева, положение на Ближнем Востоке — насколько я знаю, там положение всегда было напряженным — роль компартии в мировой тусовке.
Правильные ответы определяли вашу потенцию для поездки — а вдруг подойдут в Польше на улице и спросят:
— А какие союзники были у фашистской Германии во 2-й мировой войне?
А вы как раз и не знаете; или:
— В каком году состоялся съезд "победителей"? А вы говорите:
— Чего-то я не в курсе, — это ж какой позор! Любой поляк может вам тут же в морду плюнуть, и престиж нашей страны упадет донельзя.
Валера Ефремов и наша милая костюмерша Танечка ходили пересдавать, т. к. неточно назвали союзников — остальных Бог миловал.
Особенное внимание уделялось личной жизни выезжающего. К тому моменту я был уже давно разведен, но должен был толково объяснить по какой причине.
Само собой разумелось, что советский человек, если уж создал семью, то обязан ее сохранять, а то опять же вдруг за границей спросят — что тогда?
Было ясно, что вопросы о съездах партии и о сложном отношении произраильских группировок к палестинскому движению лишь предваряли главный вопрос о причине развода.
Ну, конечно. Ведь на все остальные вопросы члены комиссии уже более или менее знали правильные ответы, и чисто по-человечески понять их было можно.
Каждый раз у меня бывало сильное искушение свалить все на дуру жену, которая не знает на память "апрельские тезисы", но я вовремя спохватывался, обычно краснел и отвечал, что причины моего развода лежат в области компетенции медицинских органов.
Многозначительные взгляды, которыми обменивались члены комиссии, показывали, что это политически самый правильный ответ.
Забыл еще сказать, что всему этому предшествовала принудительно-унизительная проверка здоровья, перед которой меркнет прием в отряд космонавтов.
12-14 врачей-специалистов должны были дать заключение, выраженное в общем виде словами "практически здоров".
Мы сначала думали, что это забота государства о нас. Только потом стало ясно, что чиновники страшно боятся за валюту, которую пришлось бы заплатить, случись за границей что-нибудь с нашими зубами или еще с чем.
Мы попытались, правда, совместить "приятное с полезным".
Я, например, после разных кардиограмм попробовал спросить у главного врача, женщины с революционной внешностью и "Беломором" в зубах, ставившей обобщенный диагноз:
— Какие будут Ваши рекомендации? Она подняла от бумаг усталые глаза за толстыми стеклами, перекинуло "Беломорину" в другой уголок рта:
— Да на тебе пахать можно!
В общем зубы и другие органы, внушающие подозрение, были вырваны, а мы все оказались "практически здоровы".
Уже перед сомой, самой поездкой был еще инструктаж, вернее — собеседование с бойким, веселым гражданином в синей рубашке, который, сидя на столе, свесив одну ногу, поучал:
— Поляки — они, как дети. Во время контактов избегайте фамилии Буденный. Для нас он — герой, а их в 19-20-м году тысяч двадцать положил. И еще, немцы в 42-ом польских офицеров постреляли, а несознательные поляки до сих пор думают про нас. Вопросы есть?
Вопросов нет — "пше прашем".
Мне все эти комиссии и собеседования, которых впоследствии было еще много, напомнили сдачу "Ленинского зачета" на "почтовом ящике", где я работал до армии.
Не знаю уж, кому пришли в голову эти "зачеты", но время было такое, когда года пятилетки назывались "решающими, определяющими и завершающими", и человек, не сдавший "Ленинский зачет", человеком уже не считался.