Все очень просто
Шрифт:
Воздушно-пузырьковая пленка следовала за папиросной бумагой. Она осторожно развернула крошечный подарок.
— Это лошадка, — сказала Тина, подставляя стекло под солнечные лучи. — Я привезла ее из Венеции. Я видела, как один человек сделал такую же из горсти песка. — Она положила стекло на газон перед могильным камнем. — О, ты бы это видел, Лео, это было волшебно — то, как он превратил с помощью палки расплавленный песок в стекло. Это было так прекрасно, и я подумала: тебе бы понравилось. Тогда-то я и решила: у тебя должен быть такой конь.
Лука смотрел
Что-то открылось внутри его, пропасть разверзлась настолько широко, была настолько глубокая, что Лука не мог не подумать: как же раньше он не чувствовал ничего подобного?
Лука увидел, как шевелятся ее губы, заметил что-то у нее в руках, а потом последовала вспышка солнечного света на стекле. И тогда он услышал шипение своего дыхания сквозь зубы. Услышал хруст гравия под ногами. Его ноги двинулись вперед сами по себе.
Тина слышала все это тоже, игнорируя Луку в течение секунды, а затем взглянула на него, взглянула еще раз, и ее глаза расширились, а лицо стало белее белого, когда она поняла, кто это.
— Здравствуй, Валентина, — сказал Лука. — Я приехал, чтобы встретиться с моим сыном.
Тина не ответила, то ли от шока из-за внезапного появления Луки, то ли потому, что ей было нечего ему сказать.
Он посмотрел на надгробие, на простые слова: «Лео Хендерсон Барбариго». Ниже стояла дата, а под ней фраза: «Еще один ангел на небесах». И хотя Лука уже знал имя своего ребенка и это позволило ему быстро найти нужную могилу, он был поражен:
— Ты дала ему мою фамилию…
— Он твой сын тоже.
Его сын…
Лука упал на колени и почувствовал, как по его щекам текут слезы.
Тина позволила ему плакать. Она ничего не сказала, ничего не сделала, но когда наконец Лука поднял глаза, он увидел следы от слез и на ее щеках.
— Почему ты не рассказала мне? — Слова были мучительные, они шли глубоко из его сердца, и в них слышалось обвинение. — Почему ты не рассказала мне?
Она не стала уклоняться от обвинений.
— Я собиралась, — сказала Тина тихим голосом, — когда наш ребенок родился. Я собиралась сказать тебе, что ты стал отцом. — Она печально покачала головой. — Но затем мне показалось, что говорить тебе все равно бессмысленно. — Тина беспомощно пожала плечами, и он смог увидеть ее боль в этом неловком движении.
И в этот момент Лука почувствовал и свою вину тоже.
— В Венеции, — начал Лука, — я наговорил тебе ужасных вещей. Я обвинил тебя в ужасном…
— Это был шок. Ты не знал.
— Пожалуйста, Валентина, не думай, что меня нужно оправдывать! Я не слушал тебя. Ты пыталась убедить меня тогда, но я не слушал. И я… я не хотел слушать. Это непростительно. — Он покачал головой. — Но теперь, зная, что он покинул нас раньше времени, ты можешь рассказать мне остальное? Можешь ли ты сказать, как все это случилось?
Тина заморгала и посмотрела на небо, стирая с щек слезы.
— Почти нечего рассказывать. Сначала все шло как обычно. Как и должно было быть. Но на двадцатой неделе начались боли… Я думала, должно быть, я съела не то и это своего рода пищевое отравление. Надеялась, боль пройдет. Но она становилась все сильнее и сильнее. А потом пошла кровь, и я так испугалась… Врачи сделали все, что могли, наш ребенок родился, но они не смогли спасти его. — Она сжала руки и так зажмурилась, что Лука невольно почувствовал ее боль. — Они не могли остановить это…
— Валентина…
— И это было так больно, гораздо больнее, чем должно было быть, для врачей и акушерок, потому что все понимали: они ничего не могут сделать, чтобы спасти моего ребенка. Все происходило слишком рано. Он был слишком мал, хотя его сердце билось, и он дышал, и его глаза были открыты, он моргнул и посмотрел на меня. — Она улыбнулась Луке, из ее глаз лились слезы. — Он был такой красивый, Лука, ты бы видел его! Кожа была почти прозрачной, и своей крошечной ручкой он схватился за мой мизинец, пытаясь держаться за него. — Ее улыбка исчезла. — Но он не смог жить… И все, что я могла сделать, это обнять нашего ребенка, пока его дыхание слабело и слабело, пока он не сделал последний храбрый маленький вдох…
«О боже, — с отчаянием подумал он. — Наш ребенок умер у нее на руках сразу после того, как родился. О боже…»
— Кто был там с тобой? — прошептал Лука, думая, что рядом с Тиной должен был быть он. — Твой отец? Лили? Подруга?
Тина покачала головой и прошептала:
— Со мной никого не было.
Как это несправедливо! Тина была там одна… Лука подумал о суровом мужчине с фермы, который, видимо, не имел ни малейшего представления, почему его дочь вдруг помчалась в Сидней. Сразу, как приехала домой…
— Твой отец ничего не знал?
— Я не смогла сказать ему. Мне было так стыдно признаться, что я беременна. Я не могла сказать, что совершила ту же самую ошибку, какую когда-то сделали мои родители… Так что я вернулась в университет и спряталась там, притворилась, будто ничего подобного никогда со мной не происходило. А потом… Ну, потом… Я не могла даже вспоминать об этом, не говоря уже о том, чтобы рассказать кому-то. — Тина посмотрела на Луку жалобным взглядом: — Ты понимаешь? Можешь попытаться меня понять?
— Ты должна была рассказать мне! Я должен был находиться с тобой. Тебе нельзя было быть там одной!
Она рассмеялась, хотя этот звук больше походил на нечто среднее между икотой и всхлипами:
— Тебе кажется, ты бы так обрадовался моему звонку и новости, что я от тебя беременна? Неужели ты бы бросил все, лишь бы быть рядом со мной? — Тина покачала головой: — Я так не думаю.
Луке не понравились ее слова, но он понимал: Тина говорит правду.
— Я сказала бы тебе, — продолжила она странным, монотонным голосом. — Как только ребенок родился бы. Но… Когда-то мои родители поженились из-за меня, и посмотри, что из этого получилось… Я просто не хотела оказаться втянутой в то же самое. Не хочу, чтобы ты думал, будто я вынуждаю тебя…