Все ок!
Шрифт:
– Громы небесные! Горюнов! Ерофей!
– взревели черти и бросились врассыпную.
– И тут достал!!!
Нервная система Степана Антоновича не выдержала, и он грохнулся в обморок от увиденного, а Ерофей выплясывал вокруг него дикий танец, хлопал в ладоши и вопил во всё горло:
– Живой! Я - живой! Надолго живой!!! Все о'кей!!!
Ошалелый вертолётчик взмыл стремительно вверх подальше от всей этой чёртовой кутерьмы и смотрел оттуда вниз, не понимая, на самом ли деле он это наблюдает или же ему всё-таки мерещится.
А вышло так.
Тринадцатого числа Горюнов проснулся с мерзким чувством страха. Сегодня за ним придёт Смерть, и он уже никогда не увидит голубого неба, не порадуется ласковому солнышку, не будет бродить по траве босиком, не поест лесной земляники… Ах, какой же он был дурак, если жил по принципу: хоть пень колотить, да день проводить. А сколько всего вокруг было интересного, но он спал да гулял бесцельно. Ничего не оставил после себя: ни доброго имени, ни даже сына. А Изольда с параллельного курса? Вспомнит ли о нём? Уж эта Изольда, местная, обязательно о нём вспомнит…
Ерофей чуть не заплакал. Но потом решил поехать к Танталу поговорить хоть с ним, отвести душу, а уж потом идти сдаваться Изольде-Смерти.
Тантал сидел в луже, достигавшей ему едва до щиколоток - так он растолстел - и отдувался.
– Чего на сушу не выходишь, всё в мокроте сидишь?
– спросил Ерофей.
– Ревматизм схватишь. И жратвы уже нет.
– Мне такое наказание назначено. Выйду, неизвестно ещё, какое дадут, а к этому я привык.
– Сизиф вот решился нарушить инструкцию, и ничего - живёт.
– Сизиф - дурак, - изрёк Тантал презрительно.
– Это ему временное послабление, он из-за глупости своей не дочитал до конца инструкцию, а там написано, что каждые сто лет грешник имеет право на тринадцать дней отпуска, но если в этот отпуск уйдёшь самовольно, то наказание ужесточится. Так что скоро самоволка Сизифа закончится, и он, желает или нет, а окажется вновь у своего камня, который станет ещё тяжелее. Я уж лучше отпуска дождусь.
– Что же ты об этом Сизифу не сказал, стать кандидатом в Повелители подначил?
– удивился Ерофей.
– А зачем? Я - коварный и лицемерный.
– Да уж, - согласился Ерофей, - сволочь ты большая. Но котелок у тебя варит, так что хочу с тобой посоветоваться. Понимаешь, Тантал, я сегодня должен умереть - так в приходной книге Смерти написано. И если до этого момента меня никто и пальцем не мог тронуть, я был всех сильней, потому что живой, то неизвестно, как всё сложится, когда я стану законным жителем Тихгора.
– Тю! Нашёл о чём беспокоиться!
Тантал не сказал Ерофею, что он ему порядком надоел. Приезжая в «Танталово» на обед, ел-пил - и всё бесплатно, а с других Тантал, когда грешникам про всё это дело стало известно, брал мзду. Обогащался, ничего не тратя. Он притворно вздохнул, словно печалился:
– Разве
– Плохо, - вздохнул Ерофей, - мне, признаться, наверх уже хочется.
Тантал хитро прищурился и вкрадчиво спросил:
– А хочешь, научу, как отсюда выбраться?
– сердце у него забилось радостно от мысли, что Ерофей больше не появится в «Танталово».
– Спрашиваешь!
– воспрянул Ерофей.
– Конечно, хочу.
– Ладно. Даёшь слово, что перед тем, как уйдёшь наверх, назначишь меня министром продовольствия?
– Тантал не мог не торговаться.
– Даю!
– завопил Ерофей не своим голосом.
– Даю!!
– Тогда… - Тантал долго откашливался: любил нервы трепать, подлец этакий, пока не сказал: - Издай Указ о том, что ты должен быть последним умершим. Отныне Смерть лишается права вызывать из живого мира новые души - ни в Тихгор, ни в Соврай, дескать, и тех, что есть, не прокормишь: черти ушли, а грешнички-то не особенно горбатиться любят, да и праведнички рады баклуши бить - там-то, наверху, урабатываются. И… Впрочем, сам увидишь, что будет.
Ерофей бросился к себе во дворец и сразу же провидеофонил Изольде-Смерти:
– Слушай мой Указ: моя смерть должна быть последней. Хватит уж людей зазря морить. Продыху им не даёшь, что ни день, то сотни две косишь. Люди тебе что? Трава? То в аварии пихаешь их, то заразу какую-нибудь им подсовываешь вроде СПИДа. Я больше это терпеть не намерен, - и стукнул так по столу, что его безобразное изображение на поверхности полировки стало самым обычным, как в нормальном земном зеркале.
Смерть вдруг вспыхнула девичьим румянцем и пролепетала:
– Да как же я жить буду, на какие средства?
– Хватит и того, что уже нахапала, взяточница чёртова, старая карга, все вы тут одним грехом мазаны, всех выведу на чистую воду!
– и хрясть опять по столу кулаком для пущей убедительности, что так и сделает. Зеркало-стол от страха стало матовым.
Смерть побледнела: неужто новый повелитель узнал о негласном налоге с усопших, поступавшем только на её счет? И робко спросила:
– Можно мне подумать?
– Можно!
– рявкнул Ерофей, снова стукнув по столу: изображение опять стало правильным, так и застыло.
– До тринадцати часов сегодняшнего дня!
– и поспешно отключился.
Шли минуты, ползли томительные часы. Ерофей маялся, бродя по комнатам. Его бросало то в жар, то в холод. Как поступит Смерть-Изольда? Убьёт его или выполнит Указ? А что толку? Он-то всё равно останется здесь… «Мамочка моя, как же я хочу наверх!..» - простонал тоскливо Ерофей.
И тут включился видеофон:
– Ерофеюшка, у меня есть предложение… - заискивающий голос Изольды насторожил Горюнова.
– Ну?
– буркнул неласково.
– Чего тебе, ведьма загробная? Ещё нет тринадцати часов, - а сердце ухнуло куда-то вниз и словно замерло. Не насовсем ли?..