Все оттенки черного
Шрифт:
Подходящую историю девушка придумала по дороге.
– Вера – подруга моей матери. Она рассказала мне о вас, и я попросила Артема помочь. – Инга небрежно развалилась в кресле. – Он частный детектив, Зорич. Самый лучший в городе. И ты попал!
«Так вот в чем дело!» – Старик не смог сдержать улыбку облегчения.
– И вас не испугали рассказы Веры?
– А чего нам бояться? – удивилась девушка. – Ну и что с того, что ты гипнотизер? Или твоя Анна? Или вы оба? Артем, между прочим, бывший полицейский, он таких, как вы, на завтрак с молоком кушает.
Зорич едва не расхохотался. Наглость рыжей малолетки приводила его в восторг.
– Вы решили, что Анна – гипнотизер?
– Или ты. Какая разница?
«Насколько же она тупа!»
– А ты был в Белгороде?
– А вы об этом знаете? – насторожился Зорич.
– Я же сказала, что Артем бывший полицейский! – «господи, насколько же он туп!» – Мы проследили твою Анну, нашли ее следы в Белгороде и Екатеринбурге. А вот о тебе ни в одном полицейском архиве нет ни слова. Ты единственный, кто остался для нас загадкой.
– Приятно это слышать, – усмехнулся старик.
– Не думаю, что все так хорошо, – с прежней вызывающей небрежностью произнесла Инга. – Артем – классный профессионал, но он еще молод, и иногда ему не хватает терпения распутывать сложные загадки. Поэтому если он не находит решения достаточно быстро, то предпочитает, для внесения ясности, ликвидировать источник таинственности.
«Насколько же она самоуверенна!»
Зорич посмотрел на часы: самолет – он все-таки взял билеты – улетает в девять вечера. Анна еще не звонила, но девушка твердо пообещала, что покончит с Верой сегодня, и старик был уверен, что она справится. Куприянов в клубе, до аэропорта можно добраться на его «Мерседесе», который покорно стоит у «Заведения» со вчерашнего дня. Теперь, чтобы покинуть Москву со спокойной душой, оставалось только разделаться с Артемом.
«Ну, с этим я справлюсь сам. Время есть».
– Чего молчишь? Испугался?
– Мне нравится, как ты держишься, – улыбнулся старик. – Реально, нравится. Хочешь послушать мою историю?
Времени было полно. Артем приедет сюда сам, а значит, можно и поболтать. Зоричу редко доводилось рассказывать о себе.
– С чего бы тебе откровенничать? – скривилась Инга, хотя ее буквально распирало от любопытства.
Несколько секунд черные стекла очков были неподвижно направлены на глаза девушки, затем Зорич снова улыбнулся:
– Я думаю, тебе будет интересно. – Он прошелся по кабинету. – Ты никогда не задумывалась, что происходит, когда теряешь все? Что значит потерять все? Абсолютно все! Лишиться не только настоящего, заработанного кровью и потом, но и будущего. Лишиться надежд, мечтаний. Не признаться себе, что не можешь сделать то, о чем мечтаешь, подобное переживают многие слабаки. Нет, наоборот, чувствовать, что тебе осталось сделать один-единственный шаг, что ты в силах сделать этот шаг, и вдруг – резкий поворот.
– Драматичная ситуация.
Старик не обратил внимания на иронию. Ему явно хотелось выговориться. Инга поздравила себя с тем, что правильно выбрала линию поведения.
«Надеюсь только, что он успеет закончить, до того как в „Заведение“ вломится Артем. А то его потянуло на философию».
– Ты слышала такое слово – «Афган»? Или ты слишком молода, чтобы понимать, о чем идет речь?
– Последняя колониальная война имперских времен.
– Правильно, – кивнул Зорич. – Мы вошли туда в семьдесят девятом, к этому времени у меня уже было два «Боевых красных знамени» и «Красная звезда».
Статус этих имперских орденов не позволял вручать их «в ознаменование заслуг и в связи с …летием со дня рождения».
– Я был подполковником, заместителем командира полка, и в сороковой армии не было ни одного рядового, который бы не был уверен в том, что через два года я стану генералом. Мне везло, крепко везло, безумно. Ни одной царапины за карьеру, а уж я себя не щадил, поверь, бросался в самое пекло и ни разу не задумывался, когда же закончится мое везение. – Рот старика перекосился. – Я попал в плен через месяц, после того как мы оккупировали Афган. Считалось, что мы уже победили. Разумеется, мы вели себя осторожно, но не так, как впоследствии, ведь движение сопротивления еще не оформилось. Поэтому я не чувствовал особой опасности, отправляясь с инспекционной поездкой в одну из туземных дивизий. Со мной поехали три штабных офицера и взвод охраны, для того времени очень круто. – Массивные кулаки Зорича сжались, воспоминания давались ему с трудом, но он продолжал: – Мятеж начался вскоре после нашего приезда, они словно ждали, когда мы появимся, набросились на нас прямо в штабе, по четверо на брата. Кто-то успел открыть огонь, их перебили, остальных казнили, а со мной… – Старик резко обернулся к девушке и сдернул очки. – А со мной они поступили вот так!
– О боже! – Инга, внимательно слушавшая Зорича, вздрогнула от неподдельного ужаса: у высокого, красивого старика не было глаз! Не было совсем! Только уродливые шрамы во впадинах.
– Уверен, что, когда сослуживцы увидели меня, у них были такие же лица, – зло хохотнул старик, возвратив очки на место. – А представляешь, что чувствовал я? Я говорю не о физической боли, хотя туземцы, как ты понимаешь, не использовали анестезию. Представляешь, каково мне было лишиться глаз? Мне, без пяти минут генерал-майору, герою и везунчику. Я потерял все. Я был на грани безумия.
«Я бы сказала, что ты перешагнул эту грань».
– Меня переправили в Ташкент, обещали помочь с персональной пенсией, кто-то даже шутил на прощание, – Зорич грустно улыбнулся. – У меня были хорошие друзья. Никто из них не решился сказать, что моя жизнь закончилась. Я ждал, кто будет первым.
– Дражайшая супруга, – догадалась Инга.
– Она даже не приехала в госпиталь, – кивнул старик. – Я не виню ее. Достаточно молодая, чтобы попробовать еще раз, перспективная работа, один ребенок, но дети есть у многих. Хорошо еще, что она мне позвонила, а не написала, не стала позорить слепого.
– И ты решил, что умер.
– Я так решил, когда мне вырезали глаза, – поправил девушку Зорич. – Жена была первой, кто сказал мне об этом со стороны.
– И как же ты справился?
– Ко мне вернулось везение, – усмехнулся старик. – После разговора с женой я хотел покончить с собой. Это было несложно. Все решили, что пик стресса я уже пережил, и от меня перестали прятать опасные предметы. Я знал, что санитар, который брил меня каждое утро, держит лезвия в верхнем ящике тумбочки, и ждал ночи в полной уверенности, что она станет последней в моей жизни. Они были правы: стресс прошел, это было хладнокровно обдуманное решение.